Папство терпит неудачу. Каковы же были последствия всех этих приобретений латинских сеньоров и купцов с точки зрения политических интересов папства? Удалось ли осуществить главенство римской курии над восточной церковью? Иннокентий III, правда, делал вид, что его больше всего волнует участь Иерусалима: папа не переставал напоминать главарям латинских завоевателей о «гробе господнем», о том, что их основная задача — спасти его из рук «неверных», что крестовый поход должен быть продолжен. На самом деле отныне помыслы апостольского престола были прежде всего устремлены на то, чтобы подчинить восточную церковь римским первосвященникам Папа по существу так же мало был озабочен продолжением крестового похода, как и сами его участники-рыцари. На Западе отлично понимали, чего добивается апостольский престол, и кое-кто ставил в упрек Иннокентию III его охлаждение к делу спасения «святой земли» «Не перестают роптать, — писал в конце 1210 г. сам папа, чувствовавший, что его подлинные намерения не являются секретом для современников, — будто, по замыслу апостольского престола, войска латинян свернули в Константинополь, дабы покорить его». Мы знаем, что это действительно так и было. Знаем и другое, — то, что с середины 1204 г. одной из главных целей Иннокентия III стало распространение господства римско-католической церкви в бывших византийских областях, вошедших теперь в состав Латинской империи.
Иннокентий III не рискнул тотчас же прямо и открыто раскрыть свои карты, да он и не мог этого сделать. Папа утвердил Томмазо Морозини константинопольским патриархом, но опереться на него в деле обращения греков в католическую веру было довольно трудно; этот венецианский священник принял сан латинского патриарха не для того, чтобы служить Риму: венецианцы рассчитывали иметь в его лице удобное орудие для проведения собственных политических планов.
Вот почему Иннокентий III начал с того, что в 1205 г. направил в Латинскую империю своего легата — кардинала Бенедикта, поручив ему убедить греков в превосходстве католической веры и в необходимости ее принятия. Явившись в Грецию, Бенедикт рьяно взялся за дело. Он организовал множество религиозных диспутов с греческим духовенством. Диспуты эти носили отвлеченный, богословский характер, но, тем не менее, они собирали немало слушателей. Как правило, верх на этих диспутах с папским легатом одерживали греческие церковнослужители. Отчасти это объяснялось тем, что они были богословски образованнее; такие люди, как, например, афинский архиепископ Михаил Хониат, брат знаменитого историка (Никиты Хониата), основательнее знали церковную литературу, чем римско-католический прелат и его помощники: они, «варвары-латиняне, — писал Михаил Хониат, — не в состоянии понять древних авторов даже в переводе». Естественно, что греки могли выдвигать более убедительные доводы в тех вопросах, по которым велись споры. Но главной причиной их побед на диспутах была не столько сила аргументов, сколько то, что на стороне православных священников находились симпатии слушателей-греков: вследствие этого чисто богословская полемика невольно приобретала злободневный политический оттенок. Ведь греки, начиная с апреля 1204 г., на собственном опыте убедились в «преимуществах» католицизма, представители которого ознаменовали свои первые шаги в Византии такими богоугодными актами, как разорение городов (жестокому разграблению наряду с Константинополем подверглись, в частности, Афины), сел, кровавые насилия над местным населением. Все это в глазах греков более красноречиво характеризовало «достоинства» западной веры, чем схоластические рассуждения легата Бенедикта. Миссия папского посланца в целом провалилась. Лишь в некоторых местах католическим прелатам удавалось иногда добиться перехода к латинским богослужебным обрядам, но это случалось там, где на подмогу пастырским увещаниям приходил меч латинских рыцарей, т. е. подчинение греческой церкви и обращение греков осуществлялось не столько увещевательными, сколько принудительными мерами. К таким мерам в более широком масштабе Иннокентий III решил прибегнуть несколько позднее, в 1213 г., когда из Рима был направлен в Грецию новый уполномоченный апостольского престола, испанец, кардинал-епископ Пелагий. Так как с 1211 г. патриарший престол в Константинополе оставался свободным, то Пелагий получил обширные полномочия папского наместника в Латинской империи. Он-то и постарался в меру своих сил наглядными примерами убедить греков в превосходстве римско-католической религии. Аргументами в руках кардинала были, главным образом, цепи, в которые заковывали непокорных, и смертная казнь — для наиболее строптивых. По отношению к духовенству папский наместник практиковал также весьма крутые меры: монахи изгонялись из монастырей, а церкви закрывались (вход в них опечатывался). Со своей стороны, и латинские сеньоры доказывали своим греческим подданным блага католической религии: графы и герцоги, а также тамплиеры и госпитальеры (и притом с особым старанием) немилосердно грабили соседние с их поместьями греческие монастыри, захватывали принадлежавшие последним земли.
Такими средствами папа и его воинство пытались обратить схизматиков в «правую веру». Эти средства имели не больший успех, чем увещевательные диспуты. Греческое духовенство не хотело вступать в иерархическую систему римско-католической церкви, отвергало унию. Рядовые священники часто предпочитали сложить с себя сан или уйти в изгнание, чем отдаться под власть римской курии. В результате этого Иннокентию III приходилось (как в Константинополе, так и в других местах — в Солуни, Афинах, на Крите) ставить на церковные должности католических пастырей из латинян, к которым, однако, греческие миряне не питали ничего, кроме ненависти.
Греческие же священники, как отмечалось в одном богословском трактате того времени (его приписывают обычно некоему Панталеону, священнику Софийского храма в Константинополе), «всякими способами и скорее действиями, чем словами», старались причинить ущерб римской церкви[88].
Главная цель Иннокентия III — подчинение греческой церкви Риму — так и не была достигнута. Папа в конце концов согласился даже пойти на уступки схизматикам в вопросах обрядности: в 1215 г. Латеранский собор, по настоянию Иннокентия III, принял специальный канон, который проводил принцип довольно широкой терпимости в отношении культовых обычаев греко-православной церкви. Но и это не помогло. Греческое население Латинской империи, включая и духовенство, отказывалось признавать папу своим духовным главой; репрессии, как и поблажки курии, были бессильны изменить позицию греков в вопросе об унии.
Причина этого заключалась совсем не в том, что греки, как полагают некоторые историки, были чрезмерно привязаны к своей вере. Конечно, религия в Византийской империи, как и в других средневековых странах, была огромной силой, и трудно было бы отрицать, что вековые религиозные традиции играли свою роль. Однако существовал другой, гораздо более мощный, чем одни только традиции, источник, питавший то сопротивление, которое оказывали греки притязаниям Рима. Этим источником было колоссальное возмущение народных масс латинскими порядками в целом. Оснований для этого возмущения, охватившего и горожан, и крестьян, было более чем достаточно.
Греки и латиняне. Разграбив города и захватив поместья в Греции, каждый из сеньоров, пишет Виллардуэн, «стал творить зло на своей земле, одни — больше, другие — меньше». Латинские рыцари беззастенчиво грабили и бедняков-крестьян, и ремесленников, и зажиточных людей: в наживе ведь и заключалась главная цель завоевателей. Так вели себя и основатели Латинской империи, и их ближайшие потомки. Венецианский хронист Марино Санудо рассказывает, что при дворе ахейского князя Жоффруа II Виллардуэна «постоянно жили 80 рыцарей в золотых шпорах, которым князь давал все, что они требовали, помимо их регулярного жалованья. Поэтому к нему стекались рыцари из Франции, из Бургундии, и, кроме того, из Шампани. Некоторые прибывали сюда поразвлечься (?!), другие — оплатить свой долги, чтобы избежать кары за те преступления, которые они совершили на родине».
