Добыча рыцарей, которых вожди заставили снести захваченное добро в специально отведенные для этого помещения, была поистине колоссальна. Виллардуэн передает, что венецианские люди денежного мешка якобы предложили крестоносцам только за их долю в добыче 400 тыс. марок, но предложение это было сочтено невыгодным и отвергнуто.

Легко понять, какие огромные потери одних лишь материальных ценностей понес Константинополь от крестоносных разбойников. Для полноты картины нужно добавить еще, что в огне пожаров и в разрушительных оргиях погибли замечательные произведения античных художников и скульпторов, многие сотни лет сохранявшиеся в Константинополе. Ведь варвары-крестоносцы, конечно, ничего не смыслили в искусстве. Если они и умели ценить что-либо, то только металл. Мрамор, дерево, кость, из которых некогда были сооружены скульптурные и архитектурные памятники, подвергались полному уничтожению. Впрочем, и металл у них получал тоже своеобразную оценку. Для того чтобы удобнее было определить стоимость добычи, крестоносцы при дележе ее превратили в слитки большое количество расхищенных художественных изделий из металла. Сравнительно немногое уцелело и было вывезено (главным образом, венецианцами) в Европу для украшения дворцов, храмов и т. д. Так, Дандоло приказал сохранить и отослал в Венецию знаменитую скульптурную группу греческого художника времен Александра Македонского — Лисиппа — бронзовую с позолотой четверку лошадей, стоявшую на Константинопольском ипподроме. Эта квадрига и до сих пор украшает венецианский собор св. Марка.

Не только памятники искусства были истреблены латинской солдатчиной. В пепел были превращены богатейшие константинопольские библиотеки. В бивачные костры бросали множество манускриптов. В огне исчезали книги, которым не было цены. Что значили для «защитников цивилизации» сокровищницы рукописей? — Они жгли их запросто, как и все остальное. «Следя за рассказом об этих злодеяниях, — говорит еврейский писатель того времени — Романин, нарисовавший историю битвы за Константинополь, — содрогается разум и человечество краснеет от стыда». Да и некоторым из современников на Западе константинопольский погром, произведенный под знаком креста, казался безбожным делом: так расценивал, например, события 1204 г. генуэзский хронист Ожерио Пане в своих «Анналах». Пусть им руководила вражда к венецианцам, когда он давал такую оценку событиям, но разве по существу она расходилась с тем, что должны были думать об ужасах константинопольского разгрома честные люди? Дикости, совершенные крестоносцами в православной столице, резко контрастировали со сравнительно сдержанным поведением мусульманских завоевателей в отношении христианских святынь на Востоке. Даже сарацины, по словам Никиты Хониата, бывали более милосердны. «И это действительно так» — комментирует его слова английский ученый С. Рэнсимен[82], а другой английский историк Д. Николь замечает, что мусульмане, например, в Иерусалиме не позволяли себе ни оскорбления верующих христиан в церкви святого гроба, ни — тем более — покушений на их собственность[83].

Бесчинства рыцарей креста в Константинополе оказались «рекордными»: католические завоеватели так опустошили древнюю столицу, как ее никто не опустошал на протяжении столетий.

Массовое уничтожение веками накопленных культурных ценностей, совершенное в Константинополе рыцарями и церковниками, без сомнения, нанесло серьезный ущерб европейской цивилизации.

Иннокентий III и разгром Константинополя. Как папство реагировало на разгром Константинополя, происшедший фактически с его ведома, если не с прямого благословения? Безусловно, «подвиги» рыцарей креста в единоверном городе были не такого сорта, чтобы привести в восхищение римского понтифика. Да и едва ли Иннокентий III мог предугадать, чем закончится эта авантюра. Естественно, что первые известия о бесчинствах западного воинства в столице христианской Византии заставили его разразиться протестами против злодеяний крестоносцев. Они поставили под серьезнейший моральный удар авторитет римской церкви. К тому же Константинополь — Константинополем, но крестоносная экспедиция не выполнила своей единственной, с официальной точки зрения, задачи: Иерусалим остается в руках «неверных». Как он, папа, ни желает возвращения греческой церкви к послушанию, но еще больше римский престол жаждет оказания помощи «святой земле».

Однако осуждающие нотки звучали в гневных посланиях папы крестоносцам недолго, да и они были сдобрены изрядной дозой ханжества. Как ни велик был урон, нанесенный авторитету церкви крестоносцами, но не за горами, — так казалось папе, — был уже и реальный политический выигрыш для Рима — уния, а затем и продолжение войны — теперь уже за Иерусалим. Поэтому, пожурив сперва захватчиков за совершенное ими «уклонение с пути», Иннокентий III в скором времени отбросил в сторону свой гнев и протесты. Он объявил падение Константинополя чудом божьим и торжественно умилился по поводу того, что империя греков «справедливым божеским судом перешла к латинянам». Папа даже подыскал оправдание для рыцарей: грабеж Константинополя — это небесное возмездие за отступничество византийцев от истинной веры. Примерно также расценивало захват Константинополя и большинство католических церковников. Хронист Оттон Сен-Блазиенский откровенно писал, что, справедливо отомстив византийцам, бог даже проявил к ним милость: он ведь отдал Константинополь не «неверным», а как-никак — христианам.

Правда, папа был огорчен тем, что поход в Сирию снова отложен, но в сравнении с предстоящей унией, как он писал вскоре, это обстоятельство весило не столь много. И папа потребовал своей доли в разделе империи: «Мы желаем, чтобы константинопольская церковь вашими стараниями возвратилась к преданному почитанию апостольского престола», — писал он вождям крестоносцев, торопя их с подчинением греческой церкви Риму. Папа потребовал заслуженной платы: ведь он был одним из главных вершителей своеобразных судеб четвертого крестового похода. Именно поэтому он, по меткому выражению К. Маркса, «выразив для приличия свое негодование, дает в конце концов отпущение ...скотству и гнусностям пилигримов»[84].

Таковы основные события четвертого крестового похода. Захват и грабеж Константинополя крестоносцами в 1204 г. полностью дискредитируют крестовые походы, как якобы религиозные предприятия. Вся история четвертого крестового похода явилась историей откровенного попрания его вдохновителями, вождями и участниками провозглашенных ими религиозных целей. Крестоносцы открыто растоптали свои религиозные знамена: они показали себя не благочестивыми «ревнителями веры», а алчными авантюристами и беспринципными захватчиками. Единственным и самым глубоким побудительным мотивом этой крестоносной экспедиции западных феодалов являлся захват земель и богатств.

Таким образом, события 1202—1204 гг. полностью рассеивают тот ореол святости и благочестия, которым католическая церковь вплоть до наших дней старается окружить крестовые походы.

Образование Латинской империи. Ближайшим результатом четвертого крестового похода было создание нового франкского государства — Латинской империи. Столковавшись между собой еще до взятия Константинополя, крестоносцы и венецианцы, овладев городом, принялись проводить в жизнь свои намерения. Прежде всего они избрали императора Романии (так называли крестоносцы свое новое государство): императорский трон достался графу Балдуину Фландрскому.

Выборы происходили 9 мая 1204 г. — с этой даты формально начала свое существование Латинская империя. Затем, в соответствии с условиями мартовского договора 1204 г., венецианцы провели на должность константинопольского патриарха своего соотечественника, иподиакона Томмазо Морозини. В это время он находился еще в Венеции; его избрали заочно. Морозини был первым католическим патриархом Константинополя.