Единственным шумом, наполнявшим темноту, был крысиный галоп и хруст поедаемых ими в каморках писарей бумаг. Ради них крысы прогрызли дыры в деревянных перегородках. Иногда слышался шум проезжающего экипажа, доносившийся, как сказал бы академик, и до этого святилища Фемиды. Иногда — чуть-чуть различимый лязг ключей, который, казалось, шел из-под земли. Но все эти звуки были дальними. И ничего, кроме этих отдаленных шумов не нарушало плотность тишины, точно также, как в царство темноты вторгались лишь редкие вспышки света.

Можно с уверенностью сказать, что если бы кто-то в этот час и осмелился появиться в огромном зале Дворца, то смельчака охватил бы головокружительный страх. Стены здесь были окрашены кровью Сентябрьских жертв, а по его лестницам днем прошли двадцать пять приговоренных к смертной казни несчастных. И всего несколько футов отделяло пол зала от карцеров Консьержери, населенных скелетами.

Тем не менее, среди этой ужасающей ночи, среди этой почти мертвой тишины, послышался слабый скрежет. Дверь одной из каморок для писарей приоткрылась и тень, темнее ночи, скользнула в зал. Это был тот ярый патриот, которого шепотом называли сударем, претендовавший на имя Теодора. Он проскользнул легкими шагами в зал, едва касаясь неровных плиток пола. В правой руке, он сжимал тяжелый железный лом, а левую прижимал к поясу, где находился пистолет.

«Я насчитал двенадцать плиток, начиная от каморки. Так, посмотрим, вот край первой…» И, ощупывая ногой промежутки между плитками, он продолжал считать. Время сделало свое, каждое соединение хорошо чувствовалось.

«Итак, — прошептал он, останавливаясь, — все ли я предусмотрел? Хватит ли у меня сил, а у нее — мужества? О! Да, ведь я хорошо знаю ее мужество. Великий Боже! Когда же я возьму ее за руку, когда же я скажу ей: «Государыня, вы спасены!..»

Он застыл, словно под тяжестью этой надежды.

«О! — говорил он сам с собой. — Это безрассудный, бессмысленный план, скажут другие, закутываясь в одеяла или переодевшись в прислугу. Они будут довольствоваться тем, что пройдут вокруг Консьержери. Но у них нет тех целей, что у меня. Ведь я хочу спасти не только королеву, а в первую очередь — женщину!

За работу, и попробуем повторить все, что нужно сделать… Поднять плитку — пустяк. Оставить отверстие открытым — в этом и кроется вся опасность. Возможен обход. Но обычно его не бывает. У них не могло возникнуть никаких подозрений — у меня нет даже соучастников. Да и потом с таким нетерпением, как у меня, трех минут хватит, чтобы пересечь темный коридор и оказаться под ее комнатой. В следующие пять я подниму камень, лежащий как раз перед ее камином. Она услышит мою работу, но твердость характера не позволит ей испугаться. Она поймет, что приближается освободитель… Ее охраняют двое. Они, конечно, прибегут… Ну, ничего, в конце концов, это всего лишь два человека, — подумал патриот с мрачной улыбкой, оглядывая по очереди оружие, разместившееся на его поясе, а также то, что держал в руке. — Два человека это всего лишь два выстрела из пистолета или два удара этим ломом. Бедные люди!.. Но ведь умирает и много других, не более виновных.

Итак, вперед!»

И гражданин Теодор решительно воткнул лом между двумя плитками.

В тот же момент, подобно золотому зайчику, по плиткам скользнул луч света. Раздавшийся под сводами шум заставил заговорщика одним прыжком вернуться в каморку и затаиться. Вскоре Теодор услышал доносящиеся издалека голоса, ослабленные расстоянием и волнением, которое невидимые пришельцы испытывали ночью в огромном здании.

Теодор наклонился и через отверстие увидел сначала человека в военной форме, большая сабля которого стучала по плиткам. Именно этот звук прежде всего и привлек его внимание. Рядом с ним шел человек в одежде фисташкового цвета. В руке он держал линейку, а под рукой — рулоны бумаги. Третий был в толстой куртке из ратина и в подбитом мехом колпаке. И, наконец, четвертый был в сапогах и карманьолке.

Решетка Мерсье заскрежетала и ударила по железной цепи, предназначенной для того, чтобы удерживать ее открытой днем.

Вошли четверо мужчин.

«Обход, — прошептал Теодор. — Боже милостивый! Через десять минут я бы погиб».

И с пристальным вниманием он начал рассматривать тех, кто входил в дозорную группу.

Троих он узнал.

Тот, кто шел впереди, одетый в форму генерала, был Сантерр. Человек в куртке из ратина и в подбитом мехом колпаке — консьерж Ришар. Что касается человека в сапогах и карманьолке, то похоже, это был тюремщик.

Но Теодор никогда не встречал человека в одежде фисташкового цвета, у которого была линейка и рулоны бумаг под рукой.

Кем мог он быть? И что собирались делать в десять часов вечера в Зале Потерянных шагов генерал Коммуны, охранник из Консьержери, тюремщик и этот незнакомец?

Гражданин Теодор стал на колено, держась рукой за пистолет, а другой — поправляя шапку на своих волосах. Торопливым движением он слегка сдвинул их набок. Случайность выдала: волосы явно были не его собственными.

До этого четверо ночных посетителей хранили молчание. Или, по крайней мере, слова произносились шепотом и они доносились до ушей Теодора неясным шумом. Но в десяти шагах от каморки Сантерр заговорил, и его голос звучал отчетливо.

— Ну, вот мы здесь, в зале Потерянных Шагов. Теперь нашим гидом будешь ты, гражданин архитектор. И постарайся доказать нам, что твое открытие не обычный вздор. Революция осудила разные глупости и мы больше не верим в подземные ходы, о которых все еще бредят некоторые головы. Что ты скажешь на это, гражданин Ришар? — добавил Сантерр, повернувшись к человеку в подбитом мехом колпаке и в куртке из ратина.

— Я никогда не утверждал, что под Консьержери не могло бы быть подземного хода, — ответил тот. — Вот Гракх, прослуживший здесь уже лет десять и, следовательно, изучивший Консьержери как свои пять пальцев, тоже не слыхал о существовании подземного хода, о котором говорит гражданин Жиро. Но так как гражданин Жиро является архитектором города, то он должен знать о нем лучше нас, поскольку этот ход относится к его хозяйству.

Услышав разговор, Теодор вздрогнул.

«К счастью, — прошептал он, — зал велик, и до того, как они найдут то, что нужно, им придется потрудиться дня два.

Но архитектор встал на колени, развернул большой лист бумаги, надел очки и принялся рассматривать план при мигающем свете фонаря, который держал Гракх.

— Боюсь, — посмеивался Сантерр, — не приснился ли подземный ход гражданину Жиро?

— Ты увидишь, гражданин генерал, — не сдавался архитектор, — ты увидишь, приснился ли он мне. Подожди, подожди.

— Мы и так ждем, — ответил Сантерр.

— Вот и подождите, — заметил архитектор и занялся подсчетом:

— 12 и 4 будет 16, — сказал он, — а 24, если разделить на 6, дают 4. После этого нам остается половина. Я дорожу своим местом и, если ошибусь хоть на фут, можете сказать, что я — невежда.

Архитектор говорил с такой уверенностью, что гражданин Теодор просто оцепенел.

Сантерр посмотрел на план с долей уважения и восхищения.

Тем более, что сам он ничего в нем не понимал.

— Внимательно следите за тем, что я вам сейчас скажу.

— Где это? — поинтересовался Сантерр.

— Да на этой карте, черт возьми! Где вы находитесь? В 13 футах от стены есть подвижная плитка, которую я подметил буквой «А». Вы видите ее?

— Разумеется, я вижу «А», — сказал Сантерр. — Или же ты думаешь, что я не умею читать?

— Под этой плиткой имеется лестница, — продолжал архитектор, — смотрите я пометил ее «В».

— «В», — повторил Сантерр. — Я вижу «В», но не вижу лестницу.

И генерал, не сдерживаясь, рассмеялся над своей грубоватой шуткой.

— Подняв плиту и поставив ногу на последнюю ступеньку, — наставлял архитектор, — отсчитайте пятьдесят шагов и три фута, посмотрите наверх — вы попадете как раз в канцелярию суда, куда приведет этот подземный ход, находящийся под камерой королевы.

— Ты хочешь сказать, вдовы Капета, гражданин Жиро, — заметил Сантерр, нахмурив брови.