На этот раз он закричал. От радости. Теперь он был уверен, что умрет, защищаясь.

Морис сорвал с глаз повязку.

Он не ошибся, он был в оранжерее, в павильоне, где хранились растения, которые не могут оставаться под открытым небом в холодное время года. В углу были сложены садовые инструменты, один из которых сослужил ему такую хорошую службу. Напротив было окно. Он бросился к нему. Окно было забрано решеткой, и под ним стоял часовой с ружьем.

В другом конце зимнего сада, примерно в тридцати шагах, возвышалось небольшое строение, составлявшее единое целое с павильоном. Жалюзи в нем были опущены, но сквозь них виднелся свет.

Он подошел к двери и прислушался: за дверью прохаживался другой часовой. Это его шаги Морис слышал раньше.

В глубине коридора слышались приглушенные голоса. Обсуждение, по всей видимости, переросло в дискуссию. Морис не мог слышать всего, о чем говорили. Однако некоторые слова доносились вполне отчетливо, как будто для них не существовало расстояний: шпион, кинжал, смерть.

Морис удвоил внимание. Приоткрылась какая-то дверь, и он стал отчетливее слышать, о чем спорили.

— Да, — говорил один голос, — это шпион, он наверняка что-то обнаружил. Его послали, чтобы выведать наши секреты. Если мы его отпустим, он может нас выдать.

— А как же его обещание? — спросил кто-то.

— Много ли стоит его слово? Сперва даст, потом изменит. Разве он дворянин, чтобы можно было верить его слову?

Морис заскрежетал зубами при мысли, что кто-то обсуждает его достоинства.

— Он не знает нас, кто мы и чем занимаемся, но теперь он знает адрес и вернется сюда с подходящей компанией.

Этот аргумент оказался решающим.

— Хорошо, — сказал голос, уже несколько раз поражавший Мориса и принадлежавший, видимо, главному из них, — так значит, решено?

— Ну да, сто раз да. Я не понимаю вас с вашим благородством, дорогой мой. Если комитет общественного спасения нас захватит, увидите, будет ли он церемониться.

— Значит, вы настаиваете на вашем решении?

— Несомненно. Вы, надеюсь, тоже не будете против?

— У меня ведь только один голос и он за освобождение пленника. У вас же шесть голосов и все они за смерть. Стало быть — смерть.

Пот, струившийся по лбу Мориса, вдруг словно замерз.

— Он ведь будет кричать, — сказал чей-то голос. — Вы хотя бы увели подальше мадам Диксмер.

— Она ничего не знает. Она сейчас в первом павильоне.

— Мадам Диксмер, — прошептал Морис. — Я начинаю понимать. Сейчас я у хозяина кожевенной мастерской, который говорил со мной на старинной улочке Сен-Жак и который ушел, усмехаясь тому, что я не смог назвать фамилию своего друга. Но какой смысл, черт возьми, хозяину мастерской убивать меня?

«Во всяком случае, — сказал он себе, — до того, как они меня заколют, я тоже убью не одного».

И он прыгнул ь угол, где были сложены безобидные садовые инструменты, которые в его руках могли стать страшным оружием.

Затем он стал у двери так, чтобы она, распахиваясь, закрывала его.

Сердце Мориса сильно билось, готовое выпрыгнуть из груди, казалось в тишине слышны его удары.

Вдруг Морис вздрогнул всем телом, он услышал, как чей-то голос сказал:

— Поверьте мне, будет лучше всего, если мы разобьем стекло и через оконные решетки убьем его выстрелом из карабина

— Нет, никаких выстрелов, — произнес другой голос, — выстрел может нас выдать. А, вот и вы, Диксмер. А где ваша жена?

— Я только что посмотрел через жалюзи: она ничего не подозревает, она читает.

— Диксмер, решение за вами. Вы за выстрел из карабина или за удар кинжала?

— Пусть будет кинжал. Идем!

— Идем! — произнесли одновременно пять или шесть голосов.

Морис был сыном Революции, с твердым сердцем и душой безбожника, как и многие в это время. Но при слове «идем», произнесенном за дверью, отделявшей его от смерти, он вспомнил, как нужно креститься. Этому учила его в детстве мать, заставляя молиться, стоя на коленях.

Шаги приблизились, потом затихли, ключ заскрипел в замочной скважине, и дверь медленно открылась.

В течение этой минуты Морис сказал себе:

«Если я буду драться с ними, меня наверняка убьют. Если же я брошусь на убийц, то застану их врасплох. Затем выберусь через сад в переулок и, может быть, спасусь».

И тотчас же он прыгнул как лев, издав дикий крик, в котором было больше угрозы, чем ужаса, опрокинул двух вошедших первыми, считавших, что он связан, и не ожидавших нападения, растолкал других, в одну секунду преодолел, благодаря своим сильным ногам расстояние в десять туазов[33], увидел в конце коридора широко открытую дверь, выходящую в сад, бросился в нее, перепрыгивая через ступени, выскочил в сад и, пытаясь получше сориентироваться, побежал к выходу.

Дверь была заперта на два засова и на замок. Морис отодвинул засовы, хотел открыть и замок, но ключа у него не было.

Преследователи были уже на крыльце: они заметили его.

— Он там, — закричали они, — стреляйте, Диксмер, скорее, стреляйте. Убейте его! Убейте!

Морис зарычал: он был заперт в саду. Он прикинул высоту стен — футов десять.

Все произошло стремительно, в считанные секунды.

Убийцы бросились за Морисом.

Он был на расстоянии тридцати шагов от них. Он осмотрелся взглядом приговоренного к смерти, который ищет малейшую возможность для своего спасения.

Он увидел павильончик, жалюзи, сквозь жалюзи пробивался свет.

Он сделал только один прыжок, прыжок в десять шагов, схватился за жалюзи, выбил стекло и ввалился в освещенную комнату, где читала сидя женщина у огня.

Испуганная, она вскочила и закричала, прося о помощи.

— Посторонись, Женевьева, уйди в сторону, — прокричал голос Диксмера, — отойди, чтобы я мог убить его!

В десяти шагах от себя Морис увидел ствол карабина.

Но едва только женщина взглянула на Мориса, сна в ужасе закричала и вместо того, чтобы посторониться, как приказывал муж, бросилась между Морисом и карабином.

Этот порыв привлек все внимание Мориса к благородному созданию, стремившемуся защитить его.

Он вскрикнул в свою очередь.

Это была незнакомка, которую он так искал.

— Вы!.. Вы!.. — воскликнул он.

— Тише! — произнесла она.

Потом, повернувшись к вооруженным преследователям, приближавшимся со стороны окна, сказала:

— Вы не убьете сю!

— Это шпион, — громко сказал Диксмер, мягкое и спокойное от природы лицо которого оставалось беспощадным. — Это шпион и он должен умереть.

— Это он шпион? — ответила Женевьева. — Он шпион? Подойдите сюда, Диксмер. Я вам скажу только одно слово, и вы поймете, что глубоко заблуждаетесь.

Диксмер отошел от окна, Женевьева шагнула навстречу и, наклонившись к его уху, тихо произнесла несколько слов.

Хозяин кожевенной мастерской поднял голову.

— Он?

— Он самый, — ответила Женевьева.

— Вы уверены в этом?

Молодая женщина на этот раз ничего не ответила. Она повернулась к Морису и, улыбаясь, протянула ему руку.

На лице Диксмера была странная смесь приязни и холодности. Он опустил приклад карабина на пол.

— Ну тогда другое дело, — сказал он.

Затем он подал своим товарищам знак следовать за ним, отошел с ними в сторону и сказал несколько слов, после чего те удалились.

— Спрячьте кольцо, — тем временем прошептала Женевьева. — Его все здесь знают.

Морис быстро снял кольцо с пальца и положил в карман жилета.

Через минуту дверь павильона отворилась и Диксмер, уже без оружия, подошел к Морису.

— Извините, гражданин, — сказал он ему. — Если бы я раньше знал, в каком я долгу перед вами! Моя жена, вспоминая об услуге, которую вы оказали ей 10 марта, забыла ваше имя. И мы были в полном неведении, кому обязаны. Знай мы это, поверьте, ни на секунду не усомнились бы ни в вашей чести, ни в ваших намерениях, простите же еще раз!

Морис был ошеломлен. Он чудом держался на ногах, чувствуя, что голова его идет кругом, и он вот-вот упадет.