Все замолчали, только слышен был монотонный говор быстрой воды горного ручья и шум ветра…

Уцелев во время волны арестов после краснорецкого восстания, Василий Загоскин и механик пантелеевской мельницы Колющенко восстановили партийную организацию в Краснорецке.

Максим Колющенко, вернувшись на прежнюю должность, продолжал свою работу на дворе мельницы, среди помольщиков, и постепенно стал восстанавливать связь с деревнями и станицами.

Воспользовавшись тем, что ему сейчас уже доверяли водить паровозы с товарными составами, Василий побывал во Владикавказе. А там, в редакции газеты «Терек», где работал Сергей Миронович Киров, можно было узнать партийные новости и, что еще важнее, получить оценку быстро следующих одно за другим политических событий. События бурно нарастали, промышленные центры перекидывали огонь стачек из одного города в другой: из Баку — в Петербург, из Петербурга — в Москву, из Москвы — в другие места страны.

Обо всем этом надо было поведать погруженному в провинциальную дрему Краснорецку. Василий Загоскин восстановил связи с губернской типографией, наладил там печатание листовок, и организация стала распространять эти листовки по предприятиям Краснорецка. Центр организации по-прежнему был в железнодорожном депо. Отсюда нити теперь тянулись в разные ремонтные и другие мастерские, в кожевенные, мыловаренные, дрожжевые заведения и даже в реальное училище и учительскую семинарию.

Первого мая результаты этой кропотливой деятельности сказались: бастовало не только депо — обе городские типографии, мельницы, нескольких мелких заводов и почти все магазины. Остановилась даже электростанция. Праздновать маевку на Волковом кладбище собралось около двух тысяч человек: там выступал друг и сверстник Василия Загоскина — молодой машинист Айрапетян, переодетый по этому случаю в студенческий костюм и выглядевший так солидно, что версии о приехавшем из Ростова ораторе поверили не только участники маевки, но и полиция, нагрянувшая с опозданием и схватившая лишь некоторых рядовых участников стачки, которые ни о чем не могли рассказать, если бы даже и хотели.

В работе организации Асад Дудов тоже занимал свое место. Каждый раз, сочинив новую листовку, Василий Загоскин, раньше чем печатать, старался повидаться с Асадом и прочесть ему ее.

Бедой воссозданной партийной организации в Краснорецке было то, что самые грамотные люди в организации — почтовый чиновник Алексей Стельмахов и провизор городской аптеки Дора Рутберг — были после веселореченского восстания высланы. Максим Колющенко, человек зрелого возраста, обладая известным партийным опытом и большим здравым смыслом, был не очень грамотен. Василий Загоскин был грамотнее других и сам мог написать хорошую листовку, но он хорошо запомнил наставление Константина Черемухова: «Даже устную речь нужно учиться строить грамотно, складно и по возможности красиво. Конечно, это не всегда возможно. Раз требует момент — говори как можешь, от души, смело. Речь произнес, слова разлетелись и сделали свое дело. А печатное слово остается в руках читателя. Листовку можно перечитать еще и еще раз, она идет из рук в руки, потому каждое слово взвесь, не бросайся им, клади на бумагу только весомое, крепкое, мчащее вперед слово. Особенно следи за грамотностью…»

Тут-то и пригодился Василию Асад: он мог поправить не только неуклюжий оборот, но был придирчив и требовал ясности в выражении главных мыслей. На Асаде Загоскин как бы проверял будущую листовку. Но чем больше дорожил он своими встречами с Асадом, тем большими предосторожностями обставлял эти встречи. Железнодорожный поселок Порт-Артур, где жил Василий, находился на другой стороне города, оттуда до дачи Гедеминовых было не менее десятка верст по прямой. А Василию по прямой через город ходить нельзя было: не хотелось наводить шпиков на дом Гедеминовых. Да и времени свободного оставалось мало. Но долго не видя Асада, Загоскин скучал по нему. В разговорах с Асадом можно было помечтать о том, как при коммунизме громадные воздухоплавательные машины будут переносить путешественников из страны в страну, как на светлых фабриках среди благоухающих цветов будут радостно трудиться люди коммунистического завтра. Василий рассказывал об этом и на собраниях деповского кружка, и при изучении «Коммунистического Манифеста», и при чтении залетных, из столицы, номеров «Правды» и «Просвещения».

Асад познакомился с Василием Загоскиным, уже будучи слепым. Не видя его, он только слышал глуховатый, переходящий в шепот голос. Но именно этот голос немного в нос, усмешка и манера в минуты обдумывания и умственного напряжения, посапывая, произносить «так, и так, и так, и так»… и снова «так, и так, и так, и так», — все это показывало Асаду самую душу Василия, может быть, глубже, чем если бы он видел его… И не будь этих не очень частых встреч с Василием, этой совместной работы с ним над листовками и сознания своей необходимости — кто знает, мог бы Асад так настойчиво и энергично бороться со своим страшным несчастьем?

Сегодняшняя встреча, да еще связанная с посещением Науруза, которого они любили, была для них обоих нежданным радостным праздником.

— Так начнем, что ли! — весело сказал Василий. — Вас смущает что-то? — спросил он Гришу. — Может быть, вам все-таки не по душе это дело? Тогда будем считать весь предыдущий разговор несостоявшимся.

— Да не это совсем его смущает, — с досадой сказал Асад. — А то, что эту цифру в рублях и копейках нужно будет запомнить наизусть, а в его голове цифры не держатся… Верно?

— Верно, — ответил Гриша тихо.

Все засмеялись.

— Ну, так это уж я запомню, — сказал Асад. — Из-за своих дурацких глаз, которые ни черта не видят, я, понятно, быть свидетелем не могу. Слух у меня сохранился, и всякую нужную цифру, которая будет сказана вслух, я сохраню до конца дней моих!

Василий считал, бормоча цифры за цифрами и время от времени прерывая счет:

— Пятая сотня! Запомни, Асад!

Потом снова шло бормотанье, быстрые движения ловких Васиных пальцев.

«У него музыкальные руки, — подумал вдруг Гриша, — может без усилий взять на рояле целую октаву».

— Седьмая сотня! — говорил Загоскин. — Запомни, Асад… Трешки на исходе, пойдут рубли… А потом серебро и копейки… Ну, давай дальше…

Науруз, расставив ноги в своих плетеных ремешковых башмаках, сидел на камне и осторожно, самыми кончиками пальцев, брал с тарелки куски нарезанного мяса и поедал его. Есть ему хотелось сильно, но Гришу поражало, что, хотя он ест руками, в его движениях совершенно отсутствует торопливая, обо всем забывающая жадность, ел он пристойно, даже красиво… «Да это тот Науруз, который так некстати разбил окно, когда я играл в зале у Батыжевых… Почему время от времени он то и дело появляется вновь и вновь в моей жизни?» — подумал он.

Ветер все шумел и шумел, вода немолчно клокотала, и пятнистые отсветы солнца бежали по траве, по платку, где беспорядочная куча денег в скорых музыкальных руках Загоскина превращалась в ровные стопки — одна за другой, одна за другой.

— Девятая сотня, — сказал довольный голос Василия, — за тысячу скоро пойдет.

И сердце Гриши вздрогнуло при этих словах. Сколько Асад рассказывал ему и о бакинской стачке, и о сборе пожертвований, открытом в газете «Правда», и о грозных стачках солидарности в Петербурге, в Москве, по всей России, но только вот сейчас ощутил он грозную красоту и величие происходящего. Гордо и радостно стало на душе от сознания, что он, хотя бы всего лишь как свидетель, принимает участие в этом деле.

Алеша и Миша давно уже управились с «Чумой в Тюркенде». Но их произведение никак не могло добраться до экрана: дорогу ему преградили такие «боевики», как «Слава и смерть», «В оковах жизни», «Отвергнутый людьми».

— Это все обо мне, — шутил Миша, прочитывая афиши.

Съемка «Каспийских рыбаков», ради которой друзья прибыли в Баку, совсем приостановилась. Кончилась пленка, нужно было дожидаться, когда пришлют из Петербурга новую.