Она уткнулась ему в жилетку, в прямом смысле слова, и дала наконец волю словам и слезам. Рассказала почти обо всем. О Паншине, о рождении Игоря, соседях, ставших родными, об авантюре с бриллиантами, о больших деньгах, о том, как строился дом, о похищении Львом сына, о смерти Павла Александровича, болезни мальчика и постоянном, преследующем ее страхе.

Почти обо всем. Она не рассказала ему только об одном: нечаянном убийстве Саши.

Стас молча держал ее руку в своей. Перебирал и гладил пальцы, изредка прикасался к ним губами.

Спустя некоторое время он перевез всех троих в город и стал продавать дом. Решение Лера приняла окончательное. Судьбу не переломить. Дом им счастья не дал. Пусть живет своей жизнью, может быть, другие будут в нем счастливы.

Вечерами мафиози приезжал к ним домой, пил чай с пирогами Веры Петровны и все говорил и говорил с Лерой, целовал ей руки и не мог на нее наглядеться. Как-то привез Игорю электрическую железную дорогу и мог играть с ним иногда по два-три часа.

Дом был продан дорого, вместе с мебелью и антиквариатом, кухонной утварью и постельным бельем, голубятней и запасами консервов. Лера оттуда ничего не взяла. Она ненавидела в нем все. В нем новые хозяева могли начать жить с момента покупки. Да к тому же дизайн, интерьеры…

— Вкус у бывшей хозяйки отменный, — с грузинским акцентом сказал авторитет в уголовном мире. — Хоть и жалко два миллиона баксов, но дом того стоит. — Даже голуби перешли к новому владельцу. Лера оставила ему надлежащие инструкции по их содержанию и телефон одного голубевода, с которым был связан крестный, мало ли что.

Рано утром Стас отвез Леру в поселок. Она хотела забрать только самые необходимые и особенно дорогие ее сердцу вещи. Оставшуюся от мамы малахитовую шкатулку, документы, игрушки Игоря, одежду. И к тому же у нее оставалось завещание Павла Александровича. Продираясь сквозь корявый почерк, написанный слабеющей рукой, она поняла, что в бане лежит вторая часть денег. Первая, в пакете, так и валялась у нее в комнате городской квартиры. Собрав несколько сумок, Лера пошла в баню. Там был полный порядок. Пахло можжевельником и свежеструганным деревом. Голова плохо соображала. Знакомый Стаса, врач, прописал ей кучу успокоительных таблеток, и она, принимая их, постоянно находилась в сладком, равнодушном дурмане. Пол в предбаннике был покрыт линолеумом и крепко прибит. В парилке деревянные доски плотно прилегали друг к другу.

«Где же эти дурацкие деньги? — как во сне думала она. — Куда он мог их засунуть? Придется звать Стаса, самой, видимо, их не найти».

Стас взял в гараже инструмент и, ловко орудуя им, извлек из-под линолеума черный пластмассовый «дипломат».

В чемоданчике лежало двести тысяч долларов и «палехская» коробочка. В ней были бриллианты. Немного. Пять штук. Но какие! Все трехкаратники. Все разных оттенков. Один голубой воды. Два камня чайного оттенка. Один отдающий изумрудной зеленью. И еще один, похожий на рубин, как цвет переспелого винограда.

— Вот как странно бывает в жизни, — в раздумье сказал Стас. — Чужой человек, сосед по коммунальной квартире, а любил тебя как отец родной. Где же его дети? Где внуки? Как же они могли от него отказаться? Что они за люди? И ведь ни камушка не завещал им передать. Знать, крепко насолили, обидели человека.

— Он меня очень любил. Сама не знаю, как получилось. Перед его смертью мы говорили об иммиграции. Хотели уехать из России. Все равно куда, лишь бы уехать. Вот смотри! — Лера протянула Стасу вкладыш от коробочки из-под лекарства. — Это он, умирая, написал. Видишь, он просит меня уехать. Хочешь поедем вместе? А?

— Ты знаешь… я как-то не готов, — в растерянности сказал Стас. — Уехать? Мне такое никогда в голову не приходило. Дай подумать. Недолго.

— Да что думать? Что ты тут делать будешь? Оброк собирать? Людей убивать? Не надоело? Не пора ли и о душе подумать?

— Ты знала, кто я такой. Я что, уже тебе разонравился?

— Не говори ерунды. Просто у тебя здесь никакой перспективы. Все как под дамокловым мечом ходим, не знаем, что будет завтра. Все время чего-то боимся. Боимся нового правительства, боимся деньги в банки класть, боимся, что продукты подорожают, боимся ночью спать, боимся, что позавидуют и ограбят, любить и то боимся. Вся жизнь в страхе. Разве можно так жить? Это же не жизнь, а существование. Я смотрела по телику испанский сериал «Аптека» и удивлялась, как там люди живут! Спокойно, весело, достойно. Как я им завидую, Стас. Решайся!

— Я подумаю. Не гони меня. Что я там делать буду? У меня даже и профессии нет. Я же военный. Опять убивать? Или учить убивать?..

— Да с нашими деньгами мы вообще можем не работать. Посчитай, сколько у нас…

— Не у нас, а у тебя. Ты все в одну кучу не вали. Никогда альфонсом не был и не буду. А у тебя их действительно много. За два миллиона я дом впарил, еще двести — Павла Александровича.

— Штук пятьдесят моих, — помогала считать Лера. — Плюс камни, мои украшения. Где-то два с половиной будет. Положим деньги в банк да и будем себе жить на проценты. Посчитай. Пусть по минимуму — два процента годовых…

— И у меня тысяч сто есть, — хмуро произнес Стас, стараясь не смотреть в ее сторону.

— Неужели нам не хватит? А если и не хватит, работу себе найдем, да по душе. Ну, милый, ну, пожалуйста!

И хотя Стаса слово «милый» проняло до костей, ответа он в тот день Лере так и не дал.

Она закрыла магазин. Подчистила все концы. Собрала деньги в полиэтиленовый пакет и засунула их на антресоли. Пакет вышел не очень большой, но достаточно увесистый. Наступило безвременье. Игоря перестали водить в детский сад, Лера даже забрала его документы. Единственное, на что хватило сил, это сходить в ОВИР и вклеить его фотографию в свой загранпаспорт. Игорь большую часть времени проводил в комнате Павла Александровича. Весь пол был завален бумагой и красками. Игорь решил, что будет художником. О погибших мужчинах он почти не вспоминал. Вероятно, психический шок стер или приглушил болезненные впечатления от событий, произошедших в те страшные дни. У тети Веры был явный упадок сил, делать ей ничего не хотелось. И она теперь часто лежала на кровати в своей комнате, горестно рассматривая лик Божьей Матери в красном углу.

Лера ждала ответа от Стаса, а он ответа все не давал. А ведь прошло больше двух недель после того разговора.

«В какой омут я бросаюсь? — удивлялась сама себе Лера. — Ведь я же совсем не знаю этого человека. Живы ли его родители? А если живы, то почему он о них никогда не говорит? Был ли он женат? Есть ли у него дети? Что он любит? Чем увлекается? Что он делает в свободное время? Газету читает? Кроссворды разгадывает? С кем живет? Почему у него всегда чистые рубашки?.. В общем, надо признаться, информации у меня ноль. А нужна ли мне она? Ладно, захочет, расскажет. Нет — и не надо. Разве я его боюсь? Ну что он плохого может мне сделать? Деньги мои присвоит? Ой! Да что я говорю! Что паникую. Стас не такой. Чует мое сердце, ему я, а не деньги мои нужны. Пусть все будет как будет».

За окном раздавались звонкие голоса. Она выглянула в окно и на футбольной площадке увидела стайку мальчишек, весело гоняющих мяч. Все они были смешные, задиристые, счастливые. «А ведь среди них тоже есть Паншины, Стасы, Саши. Кто-то станет сволочью, кто-то героем. Как странен мир, я ничего в нем не понимаю. Полная бессмыслица. Зачем человеку дана боль? Я уж молчу о физической боли. Душевная? Почему он так болезненно переживает утрату близких, предательство, разлуку? Почему мы не роботы? Зачем нам нужны эти бессмысленные, раздирающие душу страдания? Боль от потери Саши и Павла Александровича, наверное, меня никогда не оставит…» Ей вспомнилось, как Игорь как-то спросил Сашу, зачем на земле люди живут, а тот ответил: «Чтобы планета наша не была пустой. Жизнь — это движение. Движение вперед. К совершенству. И человек, живя, украшает собой мир и совершенствуется». А Игорь спросил, с трудом выговаривая слова: «А когда он усовершенствуется, что потом будет?»