— Неплохо, — отозвался Павел Александрович. — Ты ближе к делу давай. Случилось что?

— Случилось, случилось. У меня дружок один умер, царствие ему небесное, — Феофан Феофанович мелким крестом осенил лицо. — Мы вместе с ним на заводе работали. Вместе камни носили. Так у него их осталось, может, поболе моего будет. Мои-то уж кончаются, а у него все лежат. Я как-то прокололся, что начал, мол, свои помаленьку сбывать, у него, может, от этого и инфаркт случился. Когда в больницу забрали, я его проведал. Чувствовал он, что недолго протянет. Просил жене помочь. Рассказал, где свои спрятал. Просил только жене не говорить. Жена-то дура. По молодости. Он ее из деревни взял, и ни черта она в наших делах не соображает. Ну, как? Пойдем квартиру брать?

— Как это брать? — строго взглянул на него Павел Александрович.

— Как брать? Очень просто! Заберем все из тайника, а жене потом деньжат подбросим. Мол, друзья детства. За все хорошее, что он для нас в жизни сделал. А?

— А тайник где? В квартире?

— В квартире.

— Не умею воровать, — вздохнул Павел. — Никогда этим не занимался, а на старости лет тем более не стану.

— А за что ж сидел? Воровать он, видите ли, не будет! Чистеньким хочешь остаться?

— О чем вспомнил… Это когда было! Быльем давно поросло. Да и не у людей воровал, у государства.

— Да ты пойми, дурень! Это не воровство! Если бы дружок мой не хотел, чтобы я камушки забрал, то уж, наверное, он мне тайну свою не доверил бы. Тут мы благое дело сделаем. А что жена с ними делать будет? Только толкнуть попробует — сразу засыпется. Мы же ее от тюрьмы спасаем! Можем вообще промолчать… У них пятиэтажка, скоро под снос пойдет. Сам понимаешь…

— Так давай расскажи ей все. А уж дальше пусть сама решает, что с камнями делать. Через нас продавать или одним местом на них сидеть. Может, они будут ей дороги как память о безвременно ушедшем муже.

— Не… Не пойдет. Во-первых, мы засветимся, если она решит без нас все провернуть, и попадется. Все. Нам тогда крышка. Во-вторых, жалость-то у тебя есть? Хоть бы к пожилой женщине участием проникся. Каково ей на старости лет узнать, что ее муж государство столько лет обворовывал. А? Ты об этом подумал? Ее же тоже может кондратий скрутить. В могилу ее свести хочешь? Креста на тебе нет, Пашенька! Подумай… А мы с тобою потихонечку, полегонечку…

— Да как же ты себе это представляешь? — не на шутку разволновался Павел Александрович и стал быстрыми шагами ходить по гостиной.

— Элементарно, Ватсон, как говорит моя внучка Лизонька. Мы вдову навестим. Выразим соболезнование. Бутылочку с собой прихватим, посидим. А потом клофелинчику капнем, она и уснет.

— Клофелинчику?

— Паша, ты меня удивляешь! Ты что, телевизор не смотришь? Таблетки в водку бросаешь, и человек отключается. Ну… на какое-то время.

— А вдруг ей станет плохо? «Скорую» вызывать придется? Не-е-ет! Делай все сам. Зачем я тебе нужен?

— Сам, сам! Мало ли… Посторожить хотя бы. Нет, одному никак. Да и вообще, ты отрабатывать деньги собираешься? Ишь, каких хором понастроил, обставился раритетами…

— Да это все не мое, — пытался оправдаться Павел Александрович.

— Суду будешь доказывать, что твое, а что не твое. А на чьи денежки, Паш? На мои же! Я столько лет на производстве угробил, поседел до срока, каждый день по лезвию бритвы ходил. Ты на чьи деньги процветаешь? Трутень ты, Паша. Гриб-трутовик. За мой счет живешь! — уже брызгал слюной гость. — Небось посредник-то гроши имеет, или ты сам камни сбываешь, не отходя от кассы? А мне гайки вкручиваешь — риск, таможня…

— Я трутень? — вспыхнул Павел Александрович. — Да ты забыл, что ли, как в ногах у меня валялся, умолял наладить канал реализации? Тебе тех денег, что у тебя есть, до смерти не истратить.

— Смотря как жить. Смотря как жить, Паша. Вот когда мы и дружковые камушки толкнем, тогда я спокойно начну свои тратить. Светиться просто не хочу. Мало ли что.

— Да когда же ты тратить-то собираешься? Сколько тебе жить осталось? На погост скоро, а ты все себя завтраками кормишь.

— Не читай мне мораль. Как хочу, так и живу. Может, я хочу, как старуха Сандунова, ну та, у которой бани в Москве были… Велела она себе гроб деньгами выложить. Выполнили ее просьбу. Похоронили, как велела. Потом наследникам захотелось денежки вернуть, выкопали они гроб, стали вскрывать… А оттуда змея выползла. Говорят, что в нее вселилась душа Сандунихи… Так и я. Что хочу, то и буду со своими деньгами делать.

— Действительно, делай, как знаешь. Что я тебя учу. Небось не мальчик, — отмахнулся от гостя Павел Александрович.

— Но у меня к тебе еще одно дело есть. Со следующего раза, как твой связник поедет, прибыль делить будем пятьдесят на пятьдесят.

— С какой это стати? — вскинулся Павел Александрович. — Никаких пятьдесят на пятьдесят! А риск? О риске ты подумал? Сидишь на своих камнях и в ус не дуешь. А человек за границу их перевозит! Через таможню! Жизнью, можно сказать, рискует. Знаешь, какая статья за контрабанду? Знаешь, какой срок? А ты говоришь, пятьдесят на пятьдесят!

— Риск! Риск! Я свое уже отрисковал. В общем, если что случится, знай, у меня племянник в прокуратуре работает. Он меня завсегда отмажет, а как ты выкручиваться будешь, это еще надо посмотреть.

— Да ты что, пугаешь меня, что ли? — с изумлением глянул на гостя Павел Александрович. — Катись-ка ты отсюда! Да поскорее! И сам сбывай свои камни. Я после всех твоих речей умываю руки.

— Угомонись, Паша. Я тебе еще партию привез, — сказал Феофан Феофанович, вынимая из нагрудного кармана сверточек, обмотанный носовым платком. — Смотри, какие красивые, лучше тех, прежних. Последние. — Он высыпал камни на ладонь и стал их перекатывать, любуясь игрой света. — Они от меня уходят, а мне жалко. Как будто свою кровь на донорском пункте сдаю. Прям Гобсек какой-то. «Зеленые» меня не греют. Нет в них красоты. Бумага и есть бумага.

— Ты мне сказки не рассказывай. Раз я трутень, уходи! Давай, давай! — рассерженно ворчал Павел Александрович, стоя в дверном проеме.

— Прости, Паша. Погорячился, — пошел тот на попятную. — Не трутень ты, простой советский человек. Рабочий, можно сказать, — бормотал в растерянности гость, вероятно, не ожидая такого поворота событий.

— Катись, катись! А то как бы я тебе в морду не дал.

Феофан Феофанович суетливо схватил свою кепочку, потом снова положил ее на диван.

— Паша! Ну не хулигань! Тебе же без меня таких денег вовек не заработать. Давай по-хорошему — мне сорок пять, тебе пятьдесят пять? — Он умоляюще посмотрел на угрюмо молчавшего Павла Александровича.

— Так и быть. Добавляю тебе пять процентов, и катись колбаской.

— Что, всего тридцать пять? Не-е-е, Паш! Как же ты не боишься, что когда я других реализаторов искать буду, то сам засвечусь и тебя засвечу? Давай хоть сорок…

— Ладно. По рукам. Но больше я переигрывать не буду. И за камнями твоими в чужую квартиру не полезу. Как договорились, так и будет. Камни твои — реализация моя.

— Хорошо! Хорошо! Но ты все равно подумай, как лучше камни из квартиры выковырить. У тебя же голова светлая, не в пример моей.

— Подумаю. А теперь давай трогай. Я тебе трутня вовек не забуду!

— Прости, Паша! Погорячился! Не со зла. Так, в пылу. Черт за язык дернул. Прости, милый.

— Давай, давай! У меня дел по горло, — сказал Павел Александрович, открывая входную дверь.

— Не любишь ты меня, Паша. Не любишь. Вот сколько лет друг друга знаем, а не любишь. Мне вон Лера твоя рыбалку обещала, обед домашний…

— Кто обещал, с того и спрашивай. Ну, бывай. Я тебе через недельку позвоню, — сказал он, с облегчением закрывая за непрошеным гостем дверь.

После годичного перерыва решено было Игоря снова возить в детский сад. Пора было и к школе готовиться! А что может дать ребенку пожилая, с семиклассным образованием, хотя и безумно любящая его женщина? Лера стала по утрам развозить народ в присутственные места: Игоря в детский сад, Сашу к ближайшему метро, ну и, естественно, саму себя доставлять на работу.