Днем Павел любил играть один в небольшом укромном садике у собора Святого Варфоломея. Там сидели с утра до вечера и отдыхали старики. На набережную мама не водила, с реки дул холодный ветер, и можно быстро простудиться. Длинный мост через Дунай был хорошо виден издалека, но ходить к нему опасно, потому что спрятаться негде, а по мосту очень часто ездили машины и мотоциклы, стояли на охране грозные солдаты. Из садика через кусты просматривались улицы и перекресток. Павлу казалось, что в Братиславу приехал большой кукольный театр и стал разыгрывать взрослый спектакль, который не имеет ни начала, ни конца, и нет у него антрактов. Представление не прекращается ни днем ни ночью, и не куклы, а живые люди были артистами. Они исполняли свои роли без запинки. Жители города были молчаливыми зрителями, смотрели на происходящее без аплодисментов, мало кто хотел быть вовлеченным в этот спектакль. Покинуть его тоже никто не мог, не было ни зала, ни дверей, ни выходов, занавеса и кулис тоже нет. Все время стояли одни и те же декорации с флагами и свастикой. Ноги мертвого паука залезли повсюду: на дома, на стены, на людей. В кукольном театре раньше было очень весело. Но Гурвинек давно уже не появляется над ширмой, будто его тоже арестовали и спрятали в тюрьму. Однажды тащили по мостовой к машине за полы длинного пальто черноволосого священника. Он был бледный, с испуганными глазами навыкате. Сначала он что-то кричал и кого-то умолял по-немецки, но потом умолк и прикрыл голову руками. Никто из зрителей не мог подойти к нему, все боялись полицейских и гестаповцев.
— Павел! — строго окликнула мама и чуть ли не силой втолкнула в подъезд какого-то дома.
Очень жалко было человека, но даже самым сочувственным взглядом ему сейчас не помочь. Люди из города уезжали незаметно и неизвестно куда, без шума и проводов. Чаще всего по вечерам или ночью увозили своих детей. На стенах многих дверей и коттеджей повял вьющийся на гнилых нитках хмель, квартиры оставались заброшенными.
Мама работала на обувной фабрике. Она оставляла на обед Павлу бутерброды и бульон. Опять по вечерам приходили за папой и делали обыск. После их ухода в комнатах был беспорядок. Мама долго прибиралась, Павел помогал, подносил и подавал вещи. Потом неожиданно мужчины в длинных плащах и шляпах перестали приходить, будто оставили дом в покое, но мама ждала их снова и волновалась. Больше недели не водила она Павла к папе в подвал. Однажды мама совсем не вернулась с работы домой. И в тот же вечер сосед дядя Иржи спрятал Павла у себя в квартире, посадил за книжный шкаф, чтобы никто не видел и не нашел. Большой, высокий, до самого потолка, шкаф находился прямо в стене. Между ровными рядами книг на полках и стеною было пространство, туда можно попасть только через, невысокую и узкую дверь сбоку, которую закрывало старинное зеркало в человеческий рост. Павлу там не было ни душно, ни страшно, чуть слышно работал где-то у балкона кондиционер и поступал свежий воздух. Через щели и книги пробивался слабый свет.
Дядя Иржи на вид был всегда строгий и молчаливый, на детей он редко обращал внимание, поэтому раньше Павел только низко кланялся ему и ни о чем его не спрашивал. Каждое утро, с большим новым портфелем, в белом воротничке и в черном костюме, дядя Иржи уходил на службу в ратушу. Он никогда не ходил в гости к соседям. Мама с папой с ним тоже только здоровались на лестничной площадке, когда он вечером возвращался с работы. В подъезде говорили, что дядя Иржи очень важный городской чиновник и по пустякам к нему обращаться нельзя, нужно идти только в ратушу, где у него отдельный большой кабинет, и там он может принять посетителей. Жил дядя Иржи один в большой квартире. С приходом немцев его жена с двумя маленькими сыновьями уехала лечиться в Марианские лазни.
Павел просидел в книжном шкафу весь день. Выходил только на кухню поесть да часто бегал в уборную. Широкая полка за книгами была покрыта ковриком, на ней можно было свободно сидеть, лежать и спать. Дядя Иржи не пошел в этот день на службу и изредка больным голосом отвечал на телефонные звонки. Он ничего Павлу не объяснял, только сказал, что так надо, и потребовал благоразумия и подчинения. У дяди Иржи своя тревога и тайна. По тени было видно, как он ходит в большой библиотеке, волнуется и словно кого-то ждет. Часто останавливался, прислушивался к каждому шороху, вздрагивал и досадовал, когда Павел выходил из шкафа по своим нуждам. Ночью пришел папа, и Павла выпустили из укрытия. Узнать папу было почти невозможно. Он помолодел на целую половину своей жизни. В шикарном клетчатом костюме, в рыжих кожаных до колен гамашах и с тростью, он выглядел франтом из театра или коммерческой фирмы. Бороду сбрил, оставил только противные квадратные усики под носом. Кожа на лице его лоснилась, как будто покрыта гримом или хорошо смазана кремом. Они с дядей Иржи очень торопились. Павла нарядили в парадный костюмчик, принесенный папой, и причесали на проборчик. Папа скупо попрощался с дядей Иржи и, не заходя в свою, квартиру, вывел Павла из подъезда.
За углом дома стояла черная легковая машина. В ней сидела какая-то дама, она приветливо встретила Павла. При свете фонарей Павел увидел, что она очень красивая и накрашенная, как киноактриса. Папа приказал Павлу молчать и ни о чем не спрашивать. Долго ехали по улицам города, изредка папа что-то говорил шоферу. Яркий свет фар автомашины ползал по улицам и стенам. Фонари слабо высвечивали силуэты зданий. Островерхие дома походили на декоративные и сказочные. У шлагбаумов машину останавливали и проверяли документы. Папа выходил с дамою, высокомерно и небрежно подавал бумаги. Военные внимательно рассматривали их при свете карманных фонарей. Дама вела себя странно, она разыгрывала то близкую родственницу, то даже маму Павла. Это очень не нравилось ему, он не хотел быть ни сыном ее, ни племянником. Да и видит ее всего-то первый раз в жизни. Поэтому он бурчал и отворачивался от дамы, которая стояла у открытой дверцы. Она нисколько не обижалась и будто не замечала капризов Павла. Папа делал вид, что сердился, повелительно и специально громко отчитывал сына, требуя послушания. Но красивая дама только улыбалась до ушей, успокаивала шутками папу и уговаривала Павла не капризничать. Она вся колыхалась, словно танцевала в воздухе, потом садилась в машину и хихикала, как глупая девчонка. Военные возвращали документы и пропускали машину дальше.
Выехали из города. Дама сразу перестала быть глупой и надоедливой. Она просто сидела и не замечала Павла, вроде его не было рядом. К рассвету проехали несколько небольших поселений, за которыми раскинулись ровные поля посевов, высокие прямоугольные городки хмеля без окон и дверей. Ухоженные, словно недавно высаженные, леса напоминали сады и парки. Пашни и посевы подходили прямо к дороге. Дама устало смотрела вперед, на дорогу. Взгляд у нее был тревожный и немного грустный. Губы она сжала до морщинок, поэтому выглядела не очень красивой. Так и ехали дальше молча, как незнакомые люди. На какой-то станции догнали поезд. Папа быстро купил билет в кассе и вручил вместе с какими-то документами даме. Он спешно отправил ее с Павлом на перрон, оставшись в машине. Дама показала билет, и они вошли в спальный вагон, а черная машина развернулась в стороне от вокзала и увезла неизвестно куда папу.
В вагоне совсем немного народу, услужливый проводник открыл дверь в купе. Вошли, расположились и остались вдвоем. Дама суетилась и настороженно смотрела на дверь, словно кого-то еще ждала. Она поправляла перед зеркалом прическу, пудрила лицо и красила губы. Лишь после всего этого немного успокоилась. Смотрела в окно и ничего не говорила. Куда, с кем и почему едет Павел, он не знает, никто ему не объясняет и не считает нужным это делать. Сначала было интересно смотреть в окно, потом стало скучно и захотелось спать. На одной из остановок Павел неожиданно увидел папу, который прогуливался по перрону вдоль вагонов с каким-то толстым военным. Поезд здесь стоял дольше обычного, и вагонная публика высыпала на привокзальную площадку. Папа выглядел самоуверенным господином, держался с важным достоинством, свысока смотрел на окружающих, презрительно морщился, противно шевеля губами, и самодовольно улыбался военному. Мельком он смотрел в окна вагона и блуждал глазами по стеклам. Увидев Павла, широко улыбнулся, изящно, как фокусник, подбросил и поймал трость, но тут же повернул лицо к военному. Конечно, Павлу хотелось крикнуть, позвать папу, но красивая дама отпрянула от окна и быстро посадила Павла рядом с собой.
