— За что, гражданин начальник? — заюлил парень, — я ведь пошутил! — Но его сокамерник, опытный рецидивист, коротко бросил ему:
— Завяжи язык, барахло! На что позарился…
Милованов вернулся к себе в кабинет и молча подал Горину пиджак. Тот сразу же ожил, одел его и почувствовал себя прежним Вячеславом Андроновичем Гориным. Он засуетился и хотел даже поцеловать Милованова, чем окончательно растрогал капитана. Приняв строгий официальный вид, чтоб не показывать своих чувств к пока что подследственному Горину, и положив перед собой лист бумаги, спросил:
— Ну, а теперь, батя, все начистоту, все как было.
— Сынок, — перебил его благодарный Горин, — раз ты уж пиджачок у того типа отобрал, так забери у своих мои деньги, старшина ночью начисто все сграбастал, а там шестьдесят семь рублей на дорогу и на кляйстер внуку.
— Совсем ты, батя, с катушек слез, — ласково сказал Милованов, — и насчет шестидесяти семи рублей прихвастнул. Не было у тебя шестидесяти семи рублей.
— Как же не было? — искренне изумился Горин, — я даже помню какими бумажками.
— А вот в протоколе изъятия записано, что при обыске у гражданина Горина изъято шестьдесят семь рублей и семьдесят копеек. Вот как, — Милованов рассмеялся, заодно развеселил и Вячеслава Андроновича, ожившего от приятного сообщения. — Как же ты, батя, мог так плохо подумать про нас? Нехорошо это… — впрочем, я не знаю, за какие грехи ты сюда залетел. Сейчас расскажешь, а пока тебя горячим чаем напою. — Не мог избавиться Милованов от ощущения, что сидит перед ним его собственный дед, да и вид у Горина был такой, что честнее и беззащитнее трудно представить.
— Ой, — смешно воскликнул Горин, потирая руки от предвкушаемой радости, — про чай это ты хорошо придумал, а то я что-то совсем захирел. — И когда сержант принес в кружке горячий чай и Горин стал пить его, кряхтя от удовольствия, Милованов поторопил его:
— Ну, а теперь, батя, не задерживай меня, работы до черта. Так с какими же ты намерениями пытался проникнуть в квартиру генерала Неживлева? Я думал, что увижу громилу, а у тебя сопливый парень пиджак отобрал…
— Это ты про что, капитан? — искренне изумился Горин, отставляя недопитый чай в сторону.
— А вот про что, — и Милованов зачитал вслух материалы задержания Горина.
— Вот оно что, — смекнул Горин, — значит, испугались мерзавцы. Я же им еще пулеметом пригрозил!
— А у тебя что, батя, и пулемет есть? — неожиданно развеселился Милованов, — в протоколе об этом ничего не сказано!
— К сожалению, не было у меня пулемета, — улыбнулся Горин, — а то бы я много разного в тот вечер натворил. Я ведь к генералу в гости зашел. Мы с ним воевали вместе, всю войну прошли: где — бегом, а где и на брюхе приходилось. Я был первым номером в пулеметном расчете, а он взводом поначалу командовал. На Рейхсканцелярии вместе автографы оставили. А после войны разошлись наши пути: он в военную Академию, а я — в колхоз, к земле потянуло, я ведь на войну агрономом ушел. Истосковался по пахоте…
— Ты, батя, все же покороче. Видел, какие в камере волки есть? Вот мне с ними еще возиться целый день придется. Ближе к делу.
— Ближе так ближе, — вздохнул, истосковавшийся по душевному разговору Горин, — зашел в гости, а генерал в отъезде. А в квартире народ, человек, может, двенадцать, если не поболе. И все на одно лицо. Те волки в камере по сравнению с ними — ангелы. Оказывается, день рождения зятю генеральскому справляли. А богатства в той квартире на три столичных музея хватит, и площадь — как у нас перед колхозным клубом, где молодежь танцы устраивает. Ну, меня, конечно, в квартиру сразу пригласили, оказывается для насмешки, только я не понял этого, да возьми и спроси, сколько же все это стоит. А мне и отвечают самым серьезным образом, что только одна картинка в уголочке тысяч двадцать пять тянет, потому как это Тропинин, а все вместе побольше полмиллиона. Тут я и сомлел, поверил им. Для того что ли буржуев разных побили, для того разве двадцать миллионов жизней в войну отдали, чтоб такое наплодить? Вот я это им и выложил. Понял потом, что не уйти живому: если не они, так их дружки в переулке кончат, забьют ногами, как мордовороты в Освенциме. Тут девчонка за меня вступилась, кажется Сашенькой звали. Нет, не так: я когда в прихожую вышел, так один тип кричал по поводу меня, что на мокрое дело не пойдет. Вот тогда я струхнул. А другой сказал, что позвонит куда надо, и меня и так заберут. Вот тут девчонка и вступилась, а они ее будто не пускали. Она хотела вроде за мной пойти.
Выскочил я на площадку, меня и сморило: я перед этим у них два стакана коньяка от злости выпил, а поесть не пришлось. Вот и вся канитель…
— Девушка, значит, хотела выйти, да не вышла, иначе бы ты, батя, на лестнице гостиницу не устроил. Крысалов, — прокричал Милованов в трубку селекторной связи, — откуда сигнал по поводу задержания Горина поступил? Ну зайди, если по телефону неудобно. — Через какое-то время вошел капитан Крысалов.
— Зюзин сказал, что звонили… — и Крысалов показал пальцем в потолок.
— Откуда точно? Мне нужно знать, — занервничал отчего-то Милованов и тон у него стал раздражительным. — Надо проверить кое-что.
— А ты ничего не знаешь? — Крысалов сделал круглые глаза, он оглянулся в сторону безмятежно сидящего Горина и полушепотом добавил — Сам Карнаков полетел! Сейчас такое делается, а ты проверять будешь…
— Меня мало волнует, кто и откуда полетел, — мрачно заметил Милованов, — мне работать надо, а заодно выяснить, кто распорядился задержать честного человека и для чего это было нужно. Да и слова странные насчет „мокрого дела“… Ладно, сам разберусь. А ты, дорогой Вячеслав Андронович, прочитай, чего я за тобой записал и подпиши. Порядок того требует. И скажи спасибо, что так обошлось, могло и по-другому выйти. Деньги сейчас свои получишь, и езжай домой. Хотел, чтоб ты еще по поводу пиджака изложил, да уж ладно, я с этим подонком разберусь, за ним, думаю, еще кое-что найдется. А тебя дергать в качестве свидетеля из Астрахани нескладно будет. Так что прощай, батя, не поминай, как говорится, лихом милицию, да и меня заодно. Есть вопросы?
— Кляйстер я хотел внуку купить, да их нигде нет. Может пособите?
— Эх ты, разбойник с большой дороги, — рассмеялся капитан, ему приятно было называть Горина батей, — не мог кляйстер раздобыть. Ладно, удружу. — Он набрал номер телефона — Катя, здравствуй. К тебе вскоре заглянет один дядя, ему нужен кляйстер, желательно недорогой.
— Все правильно, — закивал головой Горин, — недорогой, оно, конечно, лучше…
— Вася, — в трубке послышался смех, — ты попроси чего-нибудь полегче, живого крокодила, к примеру.
— Катюша, — усмехнулся в ответ Милованов, — через час у тебя будет ревизия, и если отыщется хотя бы один кляйстер, допрашивать буду лично. Понятно?
— Не получится, — еще звонче рассмеялась невидимая Катя, — ты занимаешься уголовными делами, а дефицитом — ОБХСС. Короче говоря, считай, что напугал. У меня есть два кляйстера, отложенные для известных филателистов, так придется один отдать твоему дядечке. А профессор Сосорин подождет. Профессора вся Москва знает, а твоего дядьку — никто.
— Зато моего дядьку, как ты изволила выразиться, хорошо запомнили эсэсовцы, которые отсиживались в Рейхсканцелярии. Понятно? Все, до вечера. В семь пятнадцать у входа в театр на Таганке со стороны метро.
— Вася, ты сошел с ума, у тебя что, билеты?!
— Все, вопросы потом. Первый номер пулеметного расчета скоро прибудет к тебе. Нет, я в форме, меня целовать не положено. До встречи.
И когда благодарный Горин вышел, Милованов еще некоторое время рассуждал, что за странный звонок поступил насчет Горина, да еще „оттуда“? И Карнакова сняли, кто бы мог подумать… „Ладно, — решил Милованов, — это не нашего ума дело, нам работать надо. Только любопытно, кто в той компании на „мокрое“ дело замахнулся? Все равно выясню, наскоком нельзя, здесь терпение проявить нужно. Да, я терпеливый. Следующий! Давай, Коля, того, специалиста по пиджакам!“ И когда парень вошел, Милованов задал ему для начала только один вопрос:
