Видимо досада на самого себя не прошла, и Рожнов невольно вложил в дурашливый тон особый смысл. Первыми уловили этот смысл дядя Вася „Грум“ и Чуриков. Они переглянулись, и Чуриков громко, как это привык делать в блатном, послушном ему мире, сказал:
— Ты что поешь, парень? Перемени пластинку, тоже мне моралист сыскался. Господ в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году в Черном море перетопили, а мы — трудящийся класс. Прежде чем все пришло в этот дом, Семен Михайлович трудился так, как не трудился весь твой Союз писателей. Понял? Он и сейчас в иные дни работает по двенадцать часов в сутки на ниве своего хобби и прямых обязанностей в магазине. Валяй дальше, но с учетом того, что я сказал. Да ладно, не робей, а то глядишь — костюм испортишь, — добавил он, заметив, что испугавшийся Рожнов заметно побледнел. — Жалкая картина, — шепнул на ухо Наталье Карнаков, но так, чтобы это слышала и Вероника. Та побледнела и даже пыталась встать из-за стола, но передумала, и что любопытно злилась не на Олега Михайловича, сказавшего оскорбительную фразу в сторону ее мужа, а на Рожнова — личность, по ее теперешнему немедленному суждению, жалкую и ничтожную. И тут же решила, что если Карнаков повторит свое предложение, то она немедленно согласится, потому что момента терять нельзя. На этом примере легко увидеть, как легко поддаются обстановке иные натуры. Ведь сказано было Карнаковым ей ничтожно мало, так, вроде бы безотносительное предложение подарка, а она немедленно откликнулась, хотя до этого прожила с Рожновым год и никаких связей на стороне не заводила, решив покончить с прежней безалаберной жизнью и завести крепкую надежную семью. Атмосфера, в которой она очутилась, действовала безотказно и без промаха, сам воздух был отравлен ядовитыми парами соблазна, похоти, купли и продажи. Конечно, естественно заметить, что не готовь себя Вероника мысленно ни к чему подобному, то ничего у Карнакова бы и не вышло. Хоть и плохонькую школу жизни прошла она в провинции, а все же прошла, и никуда от этого не денешься, бесследно такие вещи не исчезают, они нет-нет, да и дадут о себе знать в самом отвратительном виде. А еще любопытно, что взревновал вдруг ее Рожнов до крайней степени, впервые взревновал со дня их совместной жизни. Казалось, чего ревновать — сам далеко не безгрешен, не раз на даче у Неживлева проводил ночи с различными девицами, а тут вдруг захотелось чистоты в семейной жизни.
Итак, поперхнулся Рожнов, но взял себя в руки и быстро нашелся — меня не так поняли, я хотел только подчеркнуть, что вы господа при распределении конечного продукта, но при этом и сами участвуете в создании прекрасного и доброго своими талантами и всем своим существованием. — Понесло нашего писателя, даже на политэкономию потянуло. Чего доброго, он еще теорию прибавочной стоимости вспомнит! — неожиданно рассмеялся дядя Вася „Грум“, поразив своим замечанием адвоката Вересова, до этого с интересом наблюдавшего за всеми, с математической точностью прикидывая, во сколько обойдутся его услуги кому-нибудь из присутствующих в случае необходимости. „Тут пахнет значительными суммами с четырьмя нулями, тремя не обойдутся, — думал он, полузакрыв при этом глаза под дымчатыми стеклами очков, — хорошо, если основной капитал держат на стороне, а то приедут внезапно… хотя, тут такие связи и прикрытие. Впрочем… — и вдруг опять переключился на собственное удивление по поводу реплики „Грума“, — и откуда только такой тип знает политэкономию и теорию прибавочной стоимости Маркса? Ну, хитер мужик, ох и хитер, специально прикидывается простаком. Да тут помимо дурака Рожнова, одни акулы собрались!“ Себя Вересов тоже причислял к акулам, потому что пользовался авторитетом как в мире адвокатов, так и в преступном мире, и многим из последних помог, вытаскивая их чуть не из-под расстрела. Брался он только за большие громкие дела, получая огромные взятки с соблюдением всех предосторожностей. Деньги ему давали в метро во время самых больших людских приливов и отливов в конце рабочего дня, и он тут же передавал их своему человеку. Так что, если бы кто и захотел сыграть с ним злую шутку и заявил на него, то установить факт дачи взятки было почти невозможно в таких продуманных сложных условиях, потому что в крайнем случае в толпе и „уронить“ сверток с деньгами было совсем не трудно. А уж в трактовке юридических законов он был большой специалист, недаром имел ученую степень.
А Рожнов, хоть и нашелся после зловещего замечания Чурикова, но все равно стушевался, поэтому решимость его задеть как-то присутствующих вовсе прошла и он закончил свой тост пожеланием многих лет жизни достойнейшему из достойнейших отроку Семену сыну Михайлову. Он даже подтянул тонким голосом, подражая дьячку в церкви: „Многие ле-е-та, многи-е-е ле-е-ета“, — но вышло у него все это не так, как прежде, без Вероники, и он отнес свой срыв и робкую попытку бунтарства тоже на ее счет. Обозлившись на жену, думал о ней откровенно нехорошо: „Подумаешь, — рассуждал он, подтягивая неверно ноту, а он умел делать два дела сразу, — появилась здесь в первый раз и — на тебе! — сам Олег Михайлович обратили на нее свое благосклонное внимание. А я тут, слава богу, без малого год, и кроме как на роль шута ни на что другое не сгодился. А что если подкатиться в отместку к его супруге?“— Рожнов даже вздрогнул от этой безумной мысли, так как был по натуре трусом, но мысль эта его неожиданно утешила и принесла облегчение, как будто все это уже произошло на самом деле и он торжествует победу. Он не знал даже, как осмелиться хотя бы намекнуть о чем-нибудь таком этой удивительно красивой, похожей чем-то на молодую богиню, женщине. Но все равно, это было для него волнующе и сильно.
Необходимо описать и личность Кольцова, сидевшего до этого тихо и неприметно со своей Людмилой Николаевной или Микой, как он ее называл по-домашнему. Кольцов являлся заместителем заведующего аптекоуправлением. Для непосвященного человека, а тем более порядочного, в такой должности ничего удивительного и фантастического нет, даже оклад более чем в двести пятьдесят рублей трудно предположить. Для справки: подобную сумму Борис Иванович Кольцов тратил только за один вечер в ресторане в отдельном кабинете с нужными людьми, да и то, порой, значительно большую, рублей в четыреста или пятьсот. С Микой его связывали давние отношения, устоявшиеся во всех аспектах жизни, в то же время они не были расписаны. Но главное — Мика, хотя и производила легкомысленное впечатление, была изумительной хозяйкой и что называется „домашней женщиной“, со своими взглядами на жизнь, которые в чем-то не укладывались в атмосферу и дух собравшегося общества. Чуть позднее описываемого момента она в одну секунду отвергла предложение Неживлева, похожее на предложение Карнакова Веронике, потому что считала не вправе изменять мужчине, с которым она ведет общее хозяйство и более того, которого любит, что соответствовало действительности. При отказе она не чувствовала никакой неловкости, просто сказала „нет“. Обычное казалось бы слово, а на мужчин действует магически в подобных ситуациях, и как бы некоторые женщины не объясняли свое падение разными непредвиденными ситуациями и чрезвычайными обстоятельствами, все эти объяснения оказываются несостоятельными при сопоставлении с вышеописанной Ситуацией. Произнесла Мика свое „нет“ негромко, чтобы не привлечь ничьего внимания. И хотя она танцевала с Неживлевым, известным бабником и интриганом по этой части, Кольцов тем временем с интересом рассматривал картину Нестерова, изображающую крестьянку возле плетня. Он полностью доверял своей Мике, а не женился на ней только потому, что хотел сохранить обстановку, картины и прочие ценности при возможных осложнениях с законом, ценности, не имеющие юридически никакого отношения к Борису Ивановичу. Кольцов своей Мике тоже не изменял, все свободные вечера проводил с ней, смотря телевизор и с удовольствием ожидая минуты, когда она в легкой ажурной сорочке погасит свет и кинется к нему в теплую нагретую постель. Вот какие странности может преподнести такая, объединенная одной идеей стяжательства и накопительства, компания. Во всем остальном порядочный семьянин Кольцов ни в чем не уступал присутствующим, исключая из этого числа беднягу Рожнова, окончательно запутавшегося в своих мыслях и на глазах теряющего собственную жену.
