Литмир - Электронная Библиотека

— Пусть меня зовут Гретхен, как звала меня мама, — шептала одна девочка, кружась на месте. — Пусть все меня зовут Гретхен.

— А я тоже знаю шампиньоны, — откровенничала другая на ухо Фаусту. — И умею выращивать…

— Это здорово, — напевал он, — это замечательно. Мы узнаем все-все, что знали люди прежде, и будем это делать. И начнем мы с себя самих, со своей культуры… Трум-ру-ру-рум. Послушай, как идут часы: тик-и-так, тик-и-так! Завтра будет новый день, и мы назовем его вторник! Трум-да-да, трум-да-да, и мы научимся писать и читать. Ля-ля-ля, ведь жизнь не может стоять на месте, даже если останавливается время. И мы соберем у себя многих-многих других, умных и глупых, сильных и слабых, больных и здоровых, кто прячется сейчас по подвалам и руинам, и больше никому не позволим никого убивать! Вот так! Вот так! Мы построим новый мир! И среди нас появятся такие же умные, как Профессор, и такие же храбрые, как Герм, влюбленные, как Соседка, и красивые, как Марго… Рита, Рита, Рита-та…

— Жил да был в теплой просторной пещере добрый волшебник, — начал свою сказку Чарльз Диккенс, когда танец закончился и уставшая детвора влюбленными глазами уставилась на Фауста, требуя от него нового чуда. — Когда-то, задолго до тех дней, о которых пойдет речь, ходил этот волшебник по земле и творил для людей чудеса: кто что ни попросит — выполнит. Так поступали все маги и колдуны с незапамятных времен. Только задумался он однажды, что же это такое — добро, вправду ли его ведовство счастье приносит. И отправился он снова по тем местам, где уже однажды побывал, где щедрым сердцем делал сверхъестественное, откуда уходил в твердой уверенности, что недаром старался.

Подходит он к дому, в котором останавливался когда-то на ночлег. Красивый был дом, крепкое подворье, хозяин с хозяйкой душа в душу жили, четверо ребятишек — крепыши да красавцы. «Всем-то довольны, — вздыхала хозяйка, — но без беды — никуда: только каждый четвертый из моих деток жить оставался. Одни в утробе моей зачахли от непомерной работы да небрежения моего, других чума или случай несчастный унесли. Четверо сыновей моих — на старости подмога, верно, но были б остальные живы, вовсе можно было б нам старикам не печалиться. И рук в хозяйстве больше, и опора нам. Девочек особенно жалко…» Посочувствовал тогда волшебник материнскому горю, почитал в ученых книгах, что делать надобно, да и воскресил восьмерых детей крестьянских. То-то радости в доме было! И вот возвращается он: вроде, и тот дом, да не тот, покосился, в землю боком врос, мохом по самую крышу окутался; вроде, и то подворье, да не то, постройки в небо щелями смотрятся, ни овцы, ни куры полудохлой; и хозяйка с хозяином — страшно глянуть: поседели, высохли, хлебную корку в воде мочат и сосут по очереди, так как нечем им жевать. «Что за беда приключилась? — спрашивает волшебник. — Засуха поля сгубила? Скотину мор свалил? Война прокатилась по хутору?» «И, милый, — ответствует старуха, — дети наши похлеще войны да засухи разор устроили. Было их четверо, я горя не знала: поспевала и за ними следить, и за скотиной ходить, и мужу на поле помогать. А стало их втрое — ни рук, ни ног, ни глаз мне не достает. Девки подросли — замуж просятся, ревмя ревут, сердце из груди наживую вынают. А женихи гонорятся, без приданного и не смотрят. Вся худоба на приданное и ушла. Свиней да курей на свадьбы перерезали. На сыновей и вовсе никакой надежи, как чертополох…» «Где они сейчас-то?» — спрашивает кудесник. «Да по полям нашим ходят, земли делят. Волосы да рубахи друг на дружке рвут, смертным боем бьются. Давно уже не видать их, с месяц. Виной всему волшебник, который приходил тут однажды да воскресил по глупой бабьей просьбе восьмерых деток моих. Ныне бога молю, чтобы он обрат пошел и детей-разбойников на тот свет спровадил, дал бы нам со стариком хоть помереть спокойно», — а сама жует черствую корку вперемешку со слезами горючими. Задумался тогда маг, крепко задумался, да не следовать же безумному совету несчастной матери, вернул хозяевам здоровье, а хозяйству — былой вид, прибавив от щедрого сердил сундук с золотом.

Строго-настрого наказал старикам золото поровну поделить да отправить сыновей восвояси, в иных землях счастья искать.

И пошел прочь с тяжелым сердцем, страшась, что как увидят вернувшиеся сыновья золото, у них и вовсе ум за разум зайдет, и станут они делить его кистенями да топорами.

Встал на пути волшебнику город. Несколько лет назад, проходя по нему, встретил ведун толпу женщин у ворот тюрьмы. Посочувствовал он им, плачущим, стал расспрашивать, как да за что мужья и братья их свободы лишились. Долго слушал, час от часу уверяясь: неправеден был суд, безвинные кару понесли. Прошел он сквозь запертые ворота, принялся по камерам и подземельям расхаживать, закованных в кандалы преступников расспрашивать. И снова вышло у него, что главные злодеи на свободе остались, а в тюрьме оказались не те. Если же кто и вправду был виноват, то раскаивался он в содеянном, клялся святыми именами, что исправился. И третью сторону выслушал волшебник: стражников да чинов судейских, но не увидел в них искренности и сострадания, и понял, сколь несовершенны применяемые ими законы, и вознегодовал. Разрушил стены тюрьмы, запоры и кандалы ржой изъел, судейских и стражников глупыми сделал, как маленьких детей, чтобы заново жизни учились.

Вот возвращается он и видит: полгорода в руинах лежит, толпы разбойников уцелевшие дома осаждают, решают, брать ли их штурмом, а после спалить, или же сначала поджечь, а потом штурм начинать. Не успел маг слова волшебного молвить, чтобы беспорядок устранить, как получил сзади колом по голове. Очнулся в сточной канаве без книг ученых, без посоха, без одежды. Сильно разгневался, хотел совсем город с лица земли стереть, да одумался. Некого ему было винить, кроме себя самого; не было для жителей города кары страшнее той, какой они сами себя подвергли. И, не зная, как поступить, заморозил волшебник город и жителей его, надеясь вернуться туда позже, когда изучит все волшебные книги и поймет, что такое добро.

И век, и два, и три просидел волшебник в своей просторной и теплой пещере, читая книги умные и глупые, скучные и интересные, на разных языках написанные и вовсе не написанные, а только задуманные. До главного дошел: что такое жизнь человеческая, и это постиг. И понял он, что есть свет и что есть тьма, что есть вода и что огонь, и земля, и небо. Решил испытать науку свою. Идет он по лесу, видит — хижина охотника ему огоньком подмигивает. «Здесь и узнаю, сколько учение мое стоит», — решил волшебник и вошел в двери лачуги. Сидят за столом хозяин с хозяйкой и двое ребятишек.

«Не хочешь ли, уважаемый, узнать науку премудрую? — спрашивает волшебник. — Всем наукам наука». «Погоди, гость незваный, после побеседуем, голоден я», — отвечает хозяин. Поели, из-за стола встали, спать укладываться начали. Стал кудесник рассказывать про небо и солнце, дух и материю, время и пространство. Только слышит: спит хозяин, и жена, и дети его тоже отдыхают. Растолкал он тогда охотника, спрашивает: «Что ж ты?» «Притомился, верно, — говорит тот. — Завтра покалякаем». Дождался ведун утра, едва речь завел, охотника и след простыл. Всего-то и обронил на выходе: «Недосуг сейчас, не до болтовни — дело надо делать, зверя бить, семью кормить». С тем и ушел. «Когда ж науку слушать станешь? — подступился к охотнику волшебник ввечеру. — С работы — за стол, из-за стола — в постель, из постели — на работу. А я ведь тебя жизни хотел научить». «Так это и есть моя жизнь. Дадено мне умение зверя выслеживать, почто мне другое знание? И ответь-ка, сколько золота принесет мне твое учение? Мешок? Полмешка?» «Нисколько. Гроша ломаного не даст. Поймешь ты, что деньги вред миру приносят, и сам откажешься от них. И еще поймешь, что душа твоя в служанках у тела ходит, поскольку родится позже его; покуда она в росте на вершок прибавляет, тело на десять вытягивается. Только к старости и успевает душа в пору зрелости вступить, когда уж невмочь болезни да тяготы тащить по жизни, когда ему на вечный покой хочется». Рассмеялся охотник: «Ладно говоришь, да больно мудрено. Только я так понимаю: каждое умение и платой измеряется, а ты об оплате и не заикаешься. Значит, надобен тебе не я, а душа моя. Ступай с миром».

42
{"b":"243612","o":1}