И бросился, обнимать опешившего Сергея.

— Ребята, да это же Стрелков, мой старый друг. В юнгах вместе ходили, на соревнованиях встречались. Между прочим, — Гришин принял торжественный вид, — Стрелков — чемпион по плаванию.

— Правда, чемпион? — заинтересовался Платонов.

— Да, что-то вроде этого. Где-то, когда-то был чемпионом, — смутился Сергей.

Из-за спины Платонова показался еще один лейтенант. Сергей его сразу и не приметил. Уж очень тот был мал. В застегнутом на все крючки и пуговицы, аккуратно отглаженном кителе и в брюках с острой стрелкой, он казался каким-то игрушечным, неправдашним. Глаза острые, внимательные.

— Так что, значится, Иван Букасов, — смешно представился он.

— Ванюшечка-душечка, с горошком пирожок, — добавил Платонов, лукаво улыбаясь.

— Ты смотри, — сокрушенно начал Приверенда, стаскивая огромные ботинки сорок шестого размера, — опять где-то разорвал. И где теперь покупать, ума не приложу. То ли дело Ванюше. Пойдет в «Детский мир», купит себе гусарики и носи спокойно.

Букасов сверкнул глазами в сторону Приверенды и отпарировал:

— Ума не приложишь, потому что нет его. Сказал бы тебе, как надо вести себя культурному человеку, да бесполезно, уж больно длинный ты, не скоро дойдет.

— Ну не сердись, Ванюша, шучу, мы ведь из другого дивизиона, — добродушно пробасил Приверенда.

По всему чувствовалось, что Букасов был частым объектом для шуток в этой молодой, веселой и шумной мужской компании. И пусть даже шутки были совсем безобидные, Букасов воспринимал их отнюдь не добродушно. В его реакции были болезненные нотки. И это вызвало у Сергея чувство досады на шутников. Но те и в ус не дули. Они просто не придавали значения своим шпилькам в адрес «Ванюшечки-душечки».

Впрочем, времени для разговоров в этот раз было немного.

«Адмиральский час» кончался, и всех ждали свои неотложные дела.

Сергей провел этот час с Генкой. Друзья не видели друг друга с января, с последней в их жизни спартакиады военно-морских учебных заведений, где они, еще тогда курсантами, защищали честь своих училищ. Сергей — как пловец, Генка — как представитель классической борьбы. Друзьям было о чем поговорить, и все остальные члены холостяцкой команды решили им не мешать.

— Ты у Быкова, а я в звене Дегтярева, — рассказывал Гришин. — Прибыл три дня назад, а познакомился с командиром звена вчера. Хороший мужик. Деловой и спокойный. Люблю таких. А тебе придется покрутиться. Быков, говорят, ой, ой, ой!

— Ну и пусть, — с жаром возразил Сергей. — Ты даже не представляешь, как это хорошо. Я о таком командире и мечтал.

Час пролетел незаметно.

— Впереди у нас еще вечер, поговорим, — подмигнул Генка, неохотно поднимаясь с койки. — Дегтярев ждет. Пора. Поведет знакомиться с базой. Это, брат, — важный момент. А то подключайся к нам.

— Не могу, Гена, у меня другой план. Мне в штаб надо.

В штабе Сергей взял большой альбом спецификаций и углубился в изучение устройства катера. Особых открытий не было. Все, о чем он читал, в какой-то мере изучалось в училище, и потому работа шла споро, и уже к концу дня он в общих чертах освоил материал. «Более подробно расспрошу флагманских специалистов», — решил он.

— Ну что, не боги горшки обжигают? — приветствовал его в штабе Гуськов.

— Да, товарищ капитан-лейтенант. Это так. Хотя кое-что надо будет изучить подробнее, особенно по механической части.

— А вы не стесняйтесь обращаться к специалистам, да и к старослужащим старшинам, — посоветовал замполит. — Вот хотя бы к Ведышеву. Опытнейший специалист, мастер своего дела и человек, замечу, достойный.

— Может быть, и так, — неохотно согласился Стрелков.

«Обращаться к старшинам ему, командиру?..»

Гуськов уловил в тоне лейтенанта нотки сомнения, понял их причину, усмехнулся:

— Значит, у младших по званию учиться не хотим? Так я понимаю?

— Да неудобно вроде бы, — признался Сергей.

— Вот и напрасно, Сергей Иванович. Авторитет свой вы этим не уроните, а знания пополните. Все так делают. Даже Быков.

— Бы-ы-ков? — недоверчиво протянул Стрелков.

— Да, Быков, представьте себе, сам Василий Иванович. И ничего зазорного в этом не видит.

Расставшись с Гуськовым, Сергей никак не мог забыть этого разговора. Все дивился: «Надо же, сам Быков у старшин учится…» И его потянуло к «своим» — к экипажу, словно разговор с замполитом требовал какой-то немедленной проверки, подтверждения.

Сразу после ужина Сергей заглянул в казарму.

В правом дальнем углу спального помещения, удобно разместившись на койке, о чем-то интересном травил боцман. Рядом сидели Аметов, Соловьев и Красанов.

— Я ему говорю, — услышал Стрелков голос Литовцева, — Ручкин, голова-то у тебя пустая. Вот уж час долблю тебе устройство шлюпки, а ты ни бум-бум. А он отвечает: «Никак нет, товарищ старшина, не пустая, раз ничего туда не лезет, значит, там уже что-то есть».

Аметов смеялся до слез, Соловьев и Красанов — сдержанно. Вытирая глаза тыльной стороной руки, Аметов осведомился:

— Товарыщ боцмана, а Ручкин не говорила, что у него в голова?

— Признался, что опилки, — серьезно ответил боцман.

— Вах, какой опилка, почему опилка? — поразился Аметов.

Тут уж все рассмеялись от души и громче всех Аметов.

Стрелкова встретили приветливо.

— Присаживайтесь, товарищ командир, я мигом всех соберу, поговорим, посоветуемся.

Литовцев вскочил, пододвигая командиру табуретку и подмигнув Красанову, мол «давай-ка собери всех».

Не более чем через минуту боцман доложил:

— Команда почти вся собралась. Нет только Багелева и помфлагхима.

Напротив чинно, по ранжиру сидели мотористы. Рядом с ними Аметов, как всегда с широко открытыми глазами и белозубой улыбкой. Слева от боцмана Красанов. Сегодня у него нет обиженного выражения, глаза спокойные и внимательные. С правой руки радист Соловьев, голова повернута немного набок, острый нос напоминает клюв, взгляд иронический, и чем-то неуловимо он весь смахивает на дрозда. Прямо против Стрелкова основательно устроился комендор Поротиков. Его мощная фигура выражает уверенность в своих силах и радушие. К его плечу буквально привалился худенький Еремкин. Он чувствует себя надежно под мощным крылом Поротикова. И у всех на лицах написано ожидание. Что скажет командир.

— Расскажите что-нибудь о себе, — просит радист Соловьев. — Ведь, говорят, что вы-с юнг начинали свою службу.

— Да, это так, — кивнул головой Сергей. — Но только мне хотелось бы и о вас кое-что узнать. Откровенность за откровенность, как говорится.

Он присел и, не мудрствуя лукаво, начал рассказывать, ничего не утаивая: о любви к морю, о желании еще с детских лет стать моряком, о юнговских годах, о первом шторме и о морской болезни, испытанной им в том незабываемом походе по Каспию.

Слушали внимательно и на оклики соседей отмахивались, мол, проходите, не мешайте.

Рассказ о том, что у юнг вместо длинных ленточек за плечами был небольшой бант сбоку на бескозырке, вызвал общий смех. А Аметов спросил:

— Товарыщ командыра, какого цвет банта?

Это подлило еще больше масла в огонь. Смеялись от души.

— Наверно, красный, — задумчиво произнес Соловьев. — Ведь все же они будущие краснофлотцы.

Аметов согласно и удовлетворенно кивнул головой.

Многое в этот вечер узнал о своем экипаже и Стрелков. И то, что боцман полгода был в оккупации, о чем он до сих пор не может вспоминать без горечи, что мотористы прекрасные танцоры и их «яблочко» — гвоздь программы гарнизонной самодеятельности, что Еремкин — детдомовец, а Поротиков работал в лесничестве, что Соловьев — лучший радист в части, а Красанов хочет после увольнения в запас идти учиться на тракториста, что Букин почти наверняка останется на сверхсрочную службу, а у Багелева — две невесты и он не знает, куда ехать после службы, и многое-многое другое.