Теперь очередь дошла до Никия. Неотступно пресле­дуемый неприятельскими всадниками и легковооруженными отрядами, он дошел до Ассинара, одной из мелких речек, стекающих с Герейских гор в Ионическое море. Здесь его войско пришло в полное расстройство, и после страшного кровопролития Никий с остатком своей армии сдался побе­дителю (середина сентября). Так как не произошло фор­мальной капитуляции, то большинство пленников досталось в добычу солдатам победившего войска. „Вся Сицилия на­полнилась ими", говорит историк, описавший эту войну. Впрочем, немалая часть афинской армии спаслась в Катану.

Таким образом, сиракузцы одержали полную победу — победу, какой до тех пор ни разу не одерживали эллины над эллинским войском. Но они запятнали свой успех варвар­скою местью безоружному неприятелю. Оба полководца, Никий и Демосфен, были, вопреки греческому военному праву, казнены; тщетно Гилипп старался спасти их. Из ос­тальных пленников те, которые попали в руки правительст­ва, были заключены в каменоломни, в те обширные, глубоко врезывающиеся в скалы, латомии, которые теперь покрыты роскошною растительностью и являются для посетителя Си­ракуз одним из самых привлекательных уголков, а в то вре­мя, еще совершенно голые, представляли вид безотрадной пустыни. Здесь пленники провели более двух месяцев, под­вергаясь всем неистовствам погоды и обреченные на самое скудное питание; затем они были проданы в рабство, за ис­ключением собственно афинян и их союзников из Италии и Сицилии. Последние оставались в заточении еще до сле­дующей весны; о дальнейшей участи несчастных, пережив­ших эту страшную зиму, Фукидид не счел нужным упомя­нуть.

Известие об этой катастрофе, как громом, поразило всю Элладу; ореол непобедимости, окружавший афинский флот со дня Саламинской битвы, исчез. Пелопоннес вооружался, готовясь помериться силою с афинянами уже и на море; Си­ракузы обещали помощь, множество городов, входивших в состав Афинской державы, собирались отложиться от нее. Никто в Греции не верил, чтобы Афины после стольких по­терь оказались в состоянии выдержать хотя бы еще одну кампанию.

Но в Афинах и теперь не падали духом. Государство еще держалось; афинский флот все еще превосходил все ос­тальные флоты в Греции как по численности, так и по каче­ству. Казна также еще далеко не была вполне исчерпана, — еще совершенно цел был запасный фонд в тысячу талантов, отложенный в самом начале войны на случай крайней необ­ходимости. Другим счастливым обстоятельством было то, что сицилийская катастрофа произошла в конце лета и, сле­довательно, в этом году уже нечего было опасаться непри­ятельского нашествия. В распоряжении афинян была целая зима, чтобы приготовиться к предстоявшей решительной борьбе.

Те крайние демагоги, которые были виновниками сици­лийской экспедиции, — Пейсандр, Андрокл, Демострат и их товарищи — потеряли теперь, конечно, всякое влияние. Ма­ло того, общество начало приходить к убеждению, что неог­раниченная демократия, какую установили Эфиальт и Перикл, вообще не в состоянии вывести государство из пред­стоявшего ему кризиса; оно сознало необходимость укре­пить правительственную власть в противовес изменчивому большинству Народного собрания. Результатом этого пере­ворота в общественном мнении была реформа государствен­ного устройства. Высшим правительственным учреждением была сделана Коллегия десяти пробулов, которые были из­браны Народным собранием из среды пожилых испытанных людей и на которых возложена была большая часть обязан­ностей, лежавших со времен Клисфена на Совете. Высшее управление финансами также было отнято у Совета и пере­дано новому учреждению, Коллегии пористов. Во внутрен­нем управлении решено было соблюдать крайнюю бережли­вость; однако главной язвы бюджета, жалованья гражданам за исполнение политических и судебных обязанностей, еще не решились коснуться.

Одновременно с этой реформою предпринято было пре­образование податной системы. Подати союзников уже в 424 г. были увеличены до такой меры, что о дальнейшем по­вышении их нельзя было думать, особенно в данный мо­мент, когда держава колебалась в своих основах. Поэтому решено было совершенно уничтожить их и заменить пяти­процентною пошлиной со всех товаров, ввозимых и вывози­мых из гаваней союзного государства. От этой меры ожида­ли прежде всего увеличения государственных доходов; дру­гое преимущество новой системы заключалось в том, что она устраняла насильственное взыскание недоимок, которое более всего другого возбуждало ненависть союзников про­тив афинского владычества. Так как взимание пошлин всюду отдавалось на откуп подрядчикам, то реформу удалось про­вести без большого труда; единственное отличие нового по­рядка от старого состояло в том, что сбор отдавался теперь на откуп от лица государства. Это был, конечно, важный шаг со стороны Афин по пути к объединению государства; но при данном положении дел были бы уместны еще гораздо более решительные меры. Во всяком случае эта система ока­залась удобною, потому что, когда во время Коринфской войны Афины принялись восстановлять распавшуюся дер­жаву, они вернулись не к системе податей, а к системе пор­товых пошлин.

Между тем Афинское государство начало распадаться. Важнейшие острова — Эвбея, Лесбос и Хиос — тайно от­правили послов к Агису в Декелею или прямо в Спарту и заявили о своей готовности отпасть, как только у их берегов покажется пелопоннесский флот. В Спарте решено было прежде всего протянуть руку Хиосу, присоединение которо­го, ввиду значительности его флота и богатства финансовых средств, представлялось особенно важным. В Коринфе сна­ряжена была эскадра в двадцать одну триеру, предназначен­ная для отправки к Хиосу, но коринфяне наотрез отказались выйти в море до окончания предстоявших Истмийских празднеств. Благодаря этому в Афинах узнали о замыслах врагов, и когда пелопоннесцы, наконец, отплыли, они были встречены не менее сильным афинским флотом и принужде­ны искать убежища в Пирее, уединенной гавани на границе между Коринфом и Эпидавром. Здесь они подверглись бло­каде со стороны афинян.

Тем временем из Лаконии отправилась прямо к Хиосу эскадра в пять кораблей под начальством спартанца Халкидея. Его появления в гавани было достаточно, чтобы город перешел на сторону пелопоннесцев (около середины лета 412 г.); Эрифры, Клазомены, Теос тотчас последовали при­меру могущественного соседа. Экипаж пелопоннесских ко­раблей остался на Хиосе в качестве гарнизона: сам Халкидей с 25 хиосскими кораблями отплыл дальше, к Милету, и склонил его также к отложению, между тем как другая хиос­ская эскадра, поддерживаемая сухопутным войском, заста­вила примкнуть к восстанию соседние с Теосом города Эры и Лебедос. Затем 13 хиосских кораблей отправились к Лесбосу, где оба главных города, Метимна и Митилена, тотчас же перешли на их сторону; то же самое сделали и Кима, и Фокея на противолежащем Лесбосу материке.

Наконец, к союзу против Афин примкнула теперь и Персия. Отношения между обеими державами никогда не были хороши, а в последние годы еще значительно ухудши­лись. Дело в том, что малоазиатские сатрапы воспользова­лись войною Афин с Пелопоннесом для расширения преде­лов своего господства в Ионии; еще в 430 г. Колофон был взят персами, а во время Сицилийской войны к ним пере­шел, по-видимому, Эфес. Персия вступила в переговоры и со Спартою, однако безуспешно. С другой стороны, афинское правительство оказало поддержку восстанию сатрапа Писсуфна против персидского царя, а затем, после подавления мятежа, взяло под свою защиту сына Писсуфна, Аморга, ко­торый бежал в Ясос вблизи Милета. Теперь сицилийская ка­тастрофа, казалось, давала Персии возможность осуществить ее старые притязания на греческие прибрежные города в Малой Азии. Немедленно, еще зимою 413/412 г., Фарнабаз, сатрап Фригии при Геллеспонте, и Тиссаферн, новый сардский сатрап, завязали переговоры со Спартою и, как только Милет перешел к пелопоннесцам, Тиссаферн именем царя заключил с ними союз. Пелопоннесцы признали право царя на все области, принадлежавшие раньше ему самому и его предкам; царь со своей стороны обязался платить жалованье действовавшему в азиатских водах пелопоннесскому флоту впредь до окончания войны с Афинами. Таким образом, пе­лопоннесцы сразу избавились от всяких финансовых забот — правда, ценою выдачи азиатских греков варварам. Но об этом пелопоннесцы мало беспокоились; напротив, они за­ключали договор с заднею мыслью отнять у персов их добы­чу, как только покончат с Афинами. Однако, и Спарте при­шлось убедиться, что, вызвав духов, их не всегда бывает легко прогнать обратно. Пример, поданный Спартою, нашел среди ее врагов немало подражателей; таким образом, Ми­летский договор оказался первым звеном в той роковой цепи событий, которая в течение немногих десятилетий должна была сделать царя Персии верховным судьею во всех грече­ских делах.