Таким образом, Спарта благодаря своей рассчитанной и беспощадной политике в течение немногих лет вернула себе господствующее положение на греческом полуострове, ко­торое она потеряла вследствие Коринфской войны; казалось даже, что могущество Спарты было теперь прочнее, чем ко­гда-либо ранее. Этими успехами она обязана была главным образом царю Агесилаю И. С тех пор как он, летом 394 г., вернулся из Азии в блеске только что одержанных им побед над варварами, он занимал бесспорно первое место в Спарте, а вместе с тем и вообще в Греции. Лисандр умер; царь из другой династии, Павсаний, жил в изгнании, его сын Агеси­пол был несовершеннолетний мальчик, который даже по своем вступлении на престол остался в подчиненном поло­жении по отношению к своему старшему соправителю. Та­ково же было отношение Агесилая и к младшему брату и преемнику Агесипола, Клеомброту; а когда последний спус­тя несколько лет пал при Левктрах, в доме Агиадов снова наступил период регентства. Таким образом, двойственность царской власти в правление Агесилая фактически исчезла. Геронтов и эфоров Агесилай сумел ловко расположить к се­бе уступчивостью; он упорно отказывался от оказываемых лично ему почестей; в своем образе жизни и в манерах он был прост, как истый спартанец. Настоящей гениальностью он, впрочем, не обладал ни как политик, ни как полководец; успехи в области тактики и стратегии, достигнутые как раз в это время Ификратом, Хабрием и Эпаминондом, оставались ему совершенно чужды, и он, подобно большинству его со­отечественников в тесном смысле, не понимал, что политика должна считаться и с нравственными факторами. Именно это грубое пользование правом сильного, проходящее крас­ной нитью через всю политику Агесилая, и было одной из главных причин крушения спартанского могущества.

Насильственная политика, которую преследовала Спар­та со времени Анталкидова мира, возбудила в Греции все­общее неудовольствие. Но мелкие государства поневоле должны были допускать то, чему они не в силах были вос­препятствовать, а иные из них принуждены были еще и по­ставлять свои полки в спартанскую армию; из великих же держав Эллады одна, Сиракузы, находилась в тесном союзе со Спартой, а другая, Афины, заботилась только о том, что­бы посредством политики сосредоточения сил залечить ра­ны, нанесенные ее благосостоянию последней войной.

Здесь после Анталкидова мира прежде всего привлекли к суду тех лиц, которые довели государство до необходимо­сти одновременно бороться со Спартой и с Персией. Агиррий, более всех виновный, был присужден к большому де­нежному штрафу, и так как не мог заплатить его, то был за­ключен в тюрьму, где просидел много лет; политическим влиянием он уже более никогда не пользовался. Фрасибул из Коллита, эскадра которого была взята в плен Анталкидом (см. выше, с. 149), подвергся суду по двум процессам, из ко­торых, впрочем, вышел победителем; Дионисий, который также командовал частью флота на Геллеспонте, был казнен, как государственный изменник. Та же участь постигла и Ко­нонова друга Никофема, и его сына Аристофана, которые служили на Кипре в армии Хабрия. Формисий и Эпикрат, заслуженные демократы, которые были отправлены послами к царю, поплатились жизнью за то, что не сумели добиться более выгодных условий для Афин.

В то же время приложены были все старания к тому, чтобы поддержать хорошие отношения как с Персией, так и со Спартой. По требованию персидского царя Хабрий был отозван из Египта, где он со времени заключения мира занят был организацией обороны страны; напротив, Ификрат по­лучил позволение вступить в персидскую службу на время экспедиции против Египта (379 г.). В самой Греции Афины не препятствовали Спарте подчинить себе Мантинею и за­владеть Фиванской крепостью, и оппозиция с полным пра­вом могла упрекать правительство в том, что олигархическая реакция в Фивах произошла с его ведома и по его желанию. Кажется даже, что Афины теперь уступили настояниям Спарты и отказались от власти над Делосом и его богатым храмом, которую они сначала, — правда, вопреки точному смыслу Анталкидова мира, — еще пытались удержать в сво­их руках.

Однако фиванским изгнанникам Афины дали у себя убежище, и они сделались, конечно, предметом всеобщего сочувствия в демократическом городе. Поэтому они не оста­лись без поддержки, когда в середине зимы 379/378 г. нача­ли подготовлять переворот с целью освобождения Фив. В заговоре приняли участие даже два афинских стратега; ис­подтишка был приготовлен отряд войска, который должен был служить опорой движению в случае удачи. Один из эмигрантов, Мелон, вместе с шестью товарищами пробрался через беотийскую границу; им удалось, не возбудив подоз­рений, поздним вечером войти в Фивы, где у них был со­общник в лице государственного секретаря Филлида. Поле­мархи подверглись неожиданному нападению во время пи­рушки и были умерщвлены; убит был также Леонтиад, кото­рый четыре года назад бросил Фивы в руки спартанцев. По­сле этого восстали граждане, афиняне подоспели на помощь и вместе с фиванцами приступили к штурму Кадмеи. Спар­танские военачальники, не рассчитывая устоять против вра­га, сдали крепость, выговорив себе право свободного отсту­пления. В Фивах установлен был демократический строй и освободитель Мелон избран в полемархи; вместе с ним из­браны были его товарищ Пелопид, один из семи эмигрантов, приехавших из Афин, и Харон, давший в своем доме приют заговорщикам. В том, что со стороны Спарты предстоит страшная расправа, разумеется, никто не сомневался. По­этому сделана была попытка прийти к соглашению с нею; Фивы изъявили готовность сохранить союз, который оли­гархическое правительство заключило со Спартою.

Но после всего, что произошло, Спарта, конечно, не могла согласиться на эти предложения; для того, чтобы по­ложение, занятое государством со времени Анталкидова ми­ра, не потерпело тяжелого удара, честь оружия должна была во что бы то ни стало быть восстановлена. Офицеры, ко­мандовавшие войском в Кадмее, были казнены или пригово­рены к уплате тяжелого штрафа; и еще зимою в Беотию бы­ла послана пелопоннесская армия под начальством юного царя Клеомброта, который унаследовал трон своего брата Агесипола II после его преждевременной смерти под Олинфом. Об осаде, конечно, нечего было думать в эту пору года; а так как неприятель отказывался от сражения и в Фивах не произошло восстания против демократического правитель­ства, то Клеомброту ничего другого не оставалось, как пус­титься в обратный путь после 16-дневной стоянки на высо­тах Киноскефал, в южной части города. Одна треть войска оставлена была в Феспиях для наблюдения за фиванцами и для охраны второстепенных городов Беотии.

Если, таким образом, экспедиция в военном отношении не дала никаких результатов, зато появления пелопоннес­ской армии на границе Аттики было достаточно, чтобы от­бить у афинян всякую охоту к войне. Оба стратега, само­вольно оказавшие помощь фиванским демократам, были приговорены к смерти, и один из них действительно был казнен, тогда как другой отправился в изгнание. Фивы были совершенно изолированы, и этим, казалось, была решена участь восстания демократов.

Но рассеять недоверие правящих кругов Спарты к атти­ческой политике было нелегко. Самое меньшее, чего можно было опасаться со стороны Афин, это — нейтралитета, бла­гоприятного Фивам; но кто мог поручиться за то, что ради­кальной партии в конце концов все-таки не удастся увлечь государство к деятельному участию в войне? Не лучше ли было предупредить опасность? Ввиду этих соображений Сфодрий, командовавший войском в Феспиях, решился на­пасть на Пирей. Он рассчитывал пройти расстояние от беотийской границы до Пирея — 50 километров — в одну зим­нюю ночь; но этот расчет оказался ошибочным: когда начало светать, войско находилось лишь у Элевсина на Фриасийской равнине. Смелое предприятие окончилось неудачей, Сфодрий принужден был вернуться, причем дело не обош­лось без разграбления пограничных аттических деревень.