Из отчего гнезда,
Из тиши, из приюта грез и нег
И чар, в чьем обрело небесном даре
Уединенье прелесть, ты туда
Влекома роком, где течет в угаре
И шуме жизнь; нам в этот гнусный век
Жестоким небом послано предвестье,
Сестра моя, что в смутный
И горемычный час
Умножишь ты Италии несчастной
Несчастную семью. Готовь запас
Отваги для детей. Прочь ветр попутный
Гоним судьбой злострастной
От доблестей. Замкнуть
Дух чистый не дано в больную грудь.
Ждут скорбь иль подлость — розно —
Твоих сынов. О, пусть бы скорбь! Прорыв
Меж доблестью и счастьем ров бездонный,
Нрав торжествует низкий. Слишком поздно,
Под самый Вечер дел людских рожденный
Здесь обретает чувство и порыв.
Пусть небо глухо, тем труди ты сердце,
Не выросли чтоб дети Ни счастия друзьями,
Ни робости игрушкой и надежд,—
Счастливыми вы прослывете, сами
Дивясь, в каком-то будущем столетье,
Ибо (срамной невежд
И трусов стиль) мы травим
Живую доблесть — мертвую же славим.
О жены, ждет от вас
Немногого отчизна; и лучится
Не на позор и муку людям, пламя
И сталь смиряя, нега ваших глаз.
Мудрец и воин направляем вами
На мысль и дело. Все, что колесница Божественная дня везет, все вам.
Дать требую у века
Отчет вам. Разве взмах
Рук ваших огнь священный погасил,
Огнь юности? Иль из-за вас зачах,
Забит наш нрав? И коль душа — калека,
Коль цель низка, коль жил
Природная цена
И мышц ничтожна, ваша ль то вина?
Любовь — деяний шпора
Высоких, коль ценить ее; порывы
Благие будит красота. Но те
Безлюбы души, в ком сердца ретивы
Не могут стать, когда вступают в споры
Ветра, и сводит тучи в высоте
Олимп, и сотрясает гору буря.
Взбесившись. Девы! жены!
О, только б возбудил
В вас тот, кто чести, пред грозой сробев,
Лишился отчей, кто свой запер пыл
И пошлый ум свой в грязные загоны,
Презрение и гнев,—
Коль тех любить должны вы
Мужчин, что смелы, а не что смазливы.
Чтоб матерями трусов,
Страшитесь, вас не стали звать. Страданья
Достойных пусть терпеть младое племя
Научится; пусть презрит тех, чьих вкусов
Позорное не оскорбляет время.
Мужая для отчизны, пусть деянья
Отцов и чем обязан край им вспомнит.
Так, чтя героев сеч,
Чтя древних имена,
Рос Спарты род, младой, вольнолюбивый,
До дня, в который повязала меч
На пояс мужу юная жена,
А после черной гривой
Склонялась к наготе
Безжизненного тела на щите.
Виргиния, был лику
Дан образ твоему небесной дланью
Красы всесильной. Твоего же сила
Презренья ввергла римского владыку
В отчаянье. Прелестная, входила
Ты в возраст, склонный к нежному мечтанью,
Когда рассек грудь белую твою
Отцовский грубый нож,
И ты сошла в Эреб,
Сказав: «Пусть старость цвет и жар отнимет,
Отец, у тела; встанет прежде склеп
Пусть — чем меня сквернейшее из лож,
Тирана ложе, примет.
И коль в крови моей
Рим должен жизнь и мощь обресть, убей!»
Благая! хоть светила
В твой век был ярче блеск, чем в наш, но бремя
Могильное утешней днесь нести:
Земля родная этот холм почтила
Слезами. Пусть ты здесь не во плоти
Прелестной, новым ромулово племя
Зажглося гневом вкруг тебя: в пыли
Власы грязнит тиран,
И воля веселит
Забывчивые души, и на сонной
Земле латинским Марсом стан разбит
От тьмы полярной до полдневных стран.
Так, в тяжком погребенный
Безделье, вечный Рим
Судьбой жены вновь стал животворим.
Перевод А. Наймана
Лик славы узнавать и глас веселый,
О юноша, учись
И то, сколь много пота быть пролито
Должно в боренье с праздностью. Гонись,
Отважный (коль не хочешь, чтобы полой
Водою лет могло быть имя смыто
Твое), гонись и достигать высот
Вели душе! Арен и цирков эхо
Гремит тебе, тебя к благим деяньям
Народное признание зовет.
И край родной тебя, хоть ты лишь ранним
Сиять цветеньем начал,
Величье древних обновить назначил.
Не окунал тот в Марафоне дланей
В кровь варваров, кто шумно
Игравшую палестру, луг в Элее,
Нагих атлетов — озирал бездумно
И чьих ревнивых не колол желаний
Венец, ни ветка пальмы. Но в Алфее
Тот омывал бока и гривы пыльных
Коней победоносных, кто провел
Мечи и стяги греков посреди
Смятенья медов, бледных и бессильных;
И эхо отзывалось из груди
Евфрата и с брегов
Пустых — на многогласый скорбный зов.
Разве пустяк — заметить и раздуть
Сокрытый огнь природных
Достоинств? или охладелый пыл
Дыханья жизни оживить в бесплодных Сердцах?
Но все с минуты той, как в путь
Феб колесницу грустную пустил,
Творенья смертных — не игра ль?
Различий Меж явью и мечтой искать не тщетно ль?
Сама природа нас меж грез и теней
Блаженства держит. Где отстал обычай,
Пусть дикий, от могучих заблуждений,
Там праздностию голой
Сменился достославный труд тяжелый.
Придет, быть может, час, когда стада
Руины опоганят
Величья итальянского и вспашет
Плуг семь, холмов; и год такой настанет,
Что лис пугливых стаи в города
Латинские войдут и опояшут
Деревья стену говорливой чащей,—
Коль судьбы наших низменных не вырвут
Душ из забвенья отчих беспримерных
Времен и небо гибели грозящей
От племени, погрязнувшего в сквернах,
Не отвратит, снисшед
К нам в память о геройстве давних лет.
Отчизну пережить да будет больно
Тебе, младой борец.
Ты мог бы славу для нее стяжать,
Когда на лбу ее сиял венец,
Судьбой и нами сорванный. Довольно
Лет утекло: не чтят сегодня мать —
Твой дух лишь самого тебя подъемлет.
Чего достойна наша жизнь? Презренья.
Она счастлива — если, средь кромешных
Угроз забывшись, волнам дней не внемлет,
Не числит их, гниющих и неспешных,—
И счастьем пуще манит,
Чуть кто из нас на берег Леты станет.
Перевод А. Наймана
