«Все было очень просто», — рассказывал как-то раз Курт Эггерт своим приятелям из дивизии «Викинг». — Перед нами был враг, а за нами правительство предателей. Мы не могли опираться ни на кого во всем мире. Так что мы заключили союз друзей, поклявшись вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Ночи были ясны и полны звезд».

Под силезским желто-белым знаменем мальчики Добровольческого корпуса 19 мая 1921 года отправились на фронт. Их было девятьсот. Из оружия — всего несколько пулеметов и ни одного орудия. Как и Курт Эггерт, еще многие добровольцы фрейкора покинули школы. Поступил приказ взять Аннаберг и находящийся рядом с деревней укрепленный монастырь. «В сумерках мы залегли у подножия монастыря. Летучие мыши приносили нам послания из страны смерти. Пирамиды винтовок выделялись на фоне темного неба как сухие ветки деревьев. Мы развели костер и пели «Золотую зарю» до рассвета…». Наконец был получен приказ выйти на исходную позицию и начать атаку. Добровольцы разобрали винтовки и вышли из своего укрытия на равнину.

«Мы шли по широкому полю под защитой сплошной полосы тумана… Молодые, в светло-зеленой униформе, армейских ботинках и обмотках».

Внезапно их накрыли огнем. Здесь Курт Эггерт впервые познал все ужасы войны, собрал все свое мужество и постарался преодолеть страх. «Через 10 минут мы уже штурмовали первую высоту. Все происходило как во сне, само по себе. Я, как и другие добровольцы, поднимался, бросал ручные гранаты, стрелял, снова вскакивал и снова стрелял».

Баварские добровольческие корпуса «Оберланд» ворвались в Аннаберг. Солдаты из «Черной дивизии» должны были вслед за ними нанести удар от Выгоды. Курт Эггерт видел, как большинство его товарищей гибло под пулями во время атаки. Но немцы все-таки одержали победу. Холмы вокруг деревни были захвачены. Польша потерпела поражение.

Вечером победители после последнего парада на рыночной площади Лешно устроились на ночлег в сарае.

«Я смертельно устал», — рассказывал Курт Эггерт, — и без сил бросился на солому. Волнение от этой первой битвы долго не проходило, и в полусне я чувствовал, как слезы бежали по лицу». Обовшивевший, с опустошенной душой баварский доброволец Эггерт после последующих сражений вернулся в Берлин. Там он узнал, что школа уже выставила его за дверь. Поэтому Эггерту пришлось оставить мечты об аттестате зрелости и устроиться работать техником по ремонту сельскохозяйственных машин в Мекленбурге. В 19 лет ему как заслуженному добровольцу удалось поступить в артиллерийское управление рейхсвера. Но разве бывшего фрейкоровца могла удовлетворить казарменная жизнь? Он оставил службу в армии и решил снова начать учиться. Эггерт пытается поступить в университеты Геттингена, Ростока и Берлина. Он изучает санскрит и археологию, проглатывает учебники по философии и теологии. В конце концов ему удается выдержать экзамен в духовную академию. Эггерт стал затем священником, исповедующим кальвинизм. Он получил свой первый приход в протестантской церкви Мекленбурга. Эггерт читал странные проповеди, сетуя на нищету крестьян, твердил о мужестве германских добровольцев и возмущался по поводу каждого случая одурачить своих прихожан. Вскоре его назначают викарием в Восточном Берлине. Тем не менее и там он повторяет одни и те же сентенции: «Нация, а не церковь должна объединять немцев», озадачивая этим верующих. Или: «Молодежь должна искать правду не у библейского бога, а заботиться о чести нации».

Естественно, что протестанская церковь постаралась избавиться от такого проповедника. И тогда Курт Эггерт стал писателем. Однако за свои сочинения он не получал ни единого пфеннига и вынужден был долгое время голодать, прежде чем получил известность. Он проникся идеями Ульриха фон Гуттена, немецкого писателя гуманиста XVI столетия, идеолога рыцарства, который мечтал о немецком патриархальном христианине, свободном от католических догм и римской опеки. Как приверженец Лютера, он подвергался преследованиям и вынужден был бежать в Швейцарию. Теперь для Курта Эггерта Гутген становится образцом всей его жизни и его дел. Он даже олицетворяет себя с Гутгеном в буквальном смысле этого слова. Гутгену, он посвятил полдюжины своих книг. Для него он великий и вечный еретик. Эггерт писал: «Это была великая ниспосланная ему милость, ощущать в своих жилах немецкую кровь».

Воодушевленный национал-социалистским режимом, он часто добивался успеха своих сценических постановок. А его цикл стихотворений становится молитвенником гитлеровской молодежи: «Жизнь мужественная — смерть смелая!». И, наконец, вся Германия в восторге от его романтического рассказа о героизме добровольческих корпусов в Верхней Силезии: «Мятежная гора», подлинный эквивалент приключений в Прибалтике из романа «Запрещение» Саломона. Многие высказывания в книгах Эггерта — это перепевы его жизненного кредо: «Истинна не та вера, которая сдвинула гору, а та, которая вела на гору».

Вся его лирика прославляет силу, подчеркивает презрение к деньгам и всему мещанскому миру бюргеров, восхваляет любовь к природе и ее неоспоримому закону:

Таков был этот неповторимый поэт, который в день зимнего солнцестояния 1942 года добровольно явился в дивизию «Викинг». Для Курта Эггерта военная карьера началась в артиллерии. Сначала он был рядовым канониром. Хотя Эггерту и это было интересно, он не собирался останавливаться на этом пути. Прибыв в дивизию «Викинг», он был унтершарфюрером СС. Несколькими месяцами позже он поднимается до обершарфюрера СС. Но такая выдающаяся личность не могла, конечно, занимать подчиненную должность. В день рождения Гитлера 20 апреля 1943 г., который был хорошим поводом для дальнейшего подъема по служебной лестнице, Курт Эггерт получил чин унтерштурмфюрера СС.

Десятью днями позже, 1 мая 1943 г., ему передадут командование пятью танками серии IV. Но Эггерт не хочет останавливаться и на этом пути. При его прибытии в дивизию он имел весьма редкую награду — крест за взятие Аннаберга. Затем он получает Железный крест 2-й степени и еще через два месяца Железный крест 1-й степени.

Молодой командир СС был отчаянно смел. Его решительность, «как ни у кого другого», войдет в поговорку. Эта характерная особенность Эггерта переходила иногда в необузданность, а мужество воплощалось в насилие. Курт Эггерт был одержим буйством и не скрывал этого. Его друзья со временем узнали, что у Эггерта было четверо или пятеро сыновей, которым он давал имена викингов и воспитывал чрезвычайно сурово, суперспартански ми методами. Его мир — это широкая дорога, прочное благосостояние, деньги и бурная жизнь. В представлении Эггерта — единственный путь в светлое будущее идет через войны, через солдатскую службу.

— Если мы проиграем эту войну, — сказал он однажды вечером, будучи в плохом настроении, — то жизнь моя не имеет смысла. — Однако затем добавил: — Но в том случае, если мы будем вести ее самыми жестокими методами, то наверняка выиграем.

Как идеалист он, в силу особенностей своего мышления, был отравлен мрачной философией нигилизма и тем ужасом, который испытал уже в Добровольческом корпусе при Веймарской республике, зараженный к тому же юношеским ура-патриотизмом. С некоторыми высшими офицерами дивизии он вступил в приятельские отношения. Что касается других собратьев по оружию, то Эггерт был далек от них, но не делал тайны от своего мировоззрения. Об инвалидности доктора Геббельса при случае Эггерт замечал в беседе, что такой сильный интеллект с физическим недостатком внушает ему силу, которая помогает в жизни.

Этот пруссак охотно создавал себе репутацию некоего бойца-самурая, причем бесконечно мучил себя какими-то таинственными спорами с самим собой и злобой на весь мир.

Это ни в коем случае не препятствовало ему обращаться к образам птиц и цветов в своих стихотворениях. Закрытый ото всех прочной броней нигилизма, Эггерт тем не менее охотно играл на губной гармошке. Подчиненные боялись его вспышек гнева, причуд и постоянной перемены настроения… Самонадеянный и крутой Эггерт требовал каждый день, чтобы один из его солдат чистил ему сапоги до блеска. И вместе с тем он мог ходить в баню с солдатами, когда его подразделение находилось на отдыхе. Он постоянно заботился о том, чтобы сохранять лощеный вид, и старался вести соответствующий образ жизни. Эггерт поднимался в башню танка только после того, как надевал на руки свои серые перчатки, словно он не танкист, а кавалерист на параде.