– Вот остаток твоего звездного богатыря, – объявила она Вилене, вводя к ней гостя.

– Останься, бабуля, – попросила Вилена. – Я сейчас позову всех.

– Аншлаг! – улыбнулась бабушка. – У нее для вас сюрприз.

Арсений поднял брови.

Вилена не ахала по поводу его изможденного вида и не объясняла своего замысла. Она вышла из комнаты.

– Что это вы так загримировались под голодающего тысячелетней давности? – продолжала шутить Софья Николаевна. – Или для полета ваш вес слишком велик?

– Признали так в свое время. Когда просился в космонавты. Как радиоастронома теперь терпят. Похудеть есть отчего.

– Да уж знаю. Вилена проболталась.

– Секрета нет. Напротив. Чтобы разгадать смысл звучания, его всем надо знать.

Вошла Вилена с отцом, матерью и Авеноль.

Юлий Сергеевич Ланской, профессор математики и руководитель Кибернетического центра, брил голову, ростом был ниже Вилены, мелкими чертами лица удивительно походил на дочь.

Мать Вилены, Анна Андреевна, казалась большой и рыхлой. Но головка у нее была словно от другой прелестной женщины. Младшая дочь, Авеноль, лицом похожая на мать, казалась по сравнению с ней тростинкой.

Девочка обрадовалась Арсению.

Вилена усадила всех и села за рояль.

Арсений подумал, что будет показано что-нибудь подготовленное к музыкальному конкурсу.

Вилена заиграла.

Арсению трудно было даже представить себе, каких титанических трудов и вдохновения стоила Вилене ее фантазия на «музыку небесных сфер», которую он принял на глобальной антенне и теперь узнал.

Конечно, на рояле было невозможно воспроизвести услышанное в «лаборатории тишины», но Вилена стремилась лишь передать свое настроение, вызванное чуждыми людям звуками. И это удалось ей.

Арсений удивленно смотрел на Вилену, словно видел ее с какой-то новой стороны.

– Ты играла просто чудесно, – вытирая платочком глаза, сказала Анна Андреевна.

– Не знаю, – глядя в пол, сказал Арсений. – Лингвисты, кибернетические машины, уловят ли они в чужой музыке то, что передано на земном инструменте?

Восторженная Авеноль расцеловала сестру.

– Во всяком случае, это любопытно, – сказал профессор Ланской. – Ко мне уже обращался профессор Шилов с просьбой подумать о методах перевода. – И пошутил: – Признаться, я не предвидел, что мне придется расшифровывать игру собственной дочери.

– Не совсем так, – педантично поправил его Арсений. – Игра – восприятие эмоциональное. Требуется – логическое. Порывался прийти к вам в Кибернетический центр. Неудобно заставлять вас еще и дома…

Юлий Сергеевич рассмеялся:

– Можно подумать, что вы о делах вспоминаете только на работе!

– Не знаю, не знаю, – вмешалась бабушка. – В наше время, конечно, тоже спорили о чужепланетных мирах, но… я только «баба» и всю жизнь играла «баб», показывала их любовь, ненависть, горе. Ваших «соловьистых разумян» сыграть не берусь.

– Бабушка, а если бы надо было показать на сцене, как кружат голову разумному головоногому осьминогу? – озорно спросила Авеноль.

– Молчи ты, стрекозунья! – отмахнулась бабушка. – В древности до шестнадцати лет рассуждать не полагалось.

– А я слушала Вилену и представляла себе любовные песни осьминогов.

Уходя, Ратов шепнул Вилене:

– Спасибо… – и добавил, смущаясь: – родная.

Вилена доверчиво взглянула на него, а потом долго, не прикрывая входную дверь, смотрела ему вслед. Она подозревала, что у Арсения это слово было самым ласковым.

На следующий день Арсения в Кибернетическом центре профессор Ланской познакомил с лингвистом Каспаряном, которому поручалось исследование записи.

Это был маленький, поразительно черный человек с синими после бритья щеками и тонкими подбритыми усиками.

Вместе с Ланским они внимательно прослушали запись, посмотрели ее на осциллограмме, наблюдая, как световой зайчик выписывал загадочные ломаные кривые. Потом снова слушали, качали головами и опять переходили на осциллограф.

– Сомневаюсь, – резюмировал первое впечатление Каспарян.

– Почему? – спросил Арсений.

– Почему, почему! – сверкнул Каспарян жгучими глазами. – Да потому, что не оказалось здесь ничего, что ждали в инопланетных сигналах: ни простого ряда чисел, ни теоремы Пифагора.

– Не считают нас за дураков, – усмехнулся Арсений.

Каспарян пронизывающе уставился на него из-под сросшихся бровей:

– Недурной вывод. А еще?

– Рассчитывали, что сигнал примут только на приемных устройствах, вынесенных в космос.

Каспарян наклонил набок черную лохматую голову:

– Избирательный адрес? Так, скажешь? Арсений кивнул.

– Это уже в некоторой степени определяет подход к расшифровке.

– Удастся? – спросил Арсений. Ответил Ланской:

– В принципе здесь ничего невозможного нет. Познакомьтесь поближе с Генрихом. Это – сомнение во всем… и цифры.

Каспарян, неторопливо идя впереди, повел Арсения к себе в маленькую комнатку;

– Я знаю пятьдесят восемь земных языков. Даже с нашей точки зрения передача информации с помощью интонаций не нова. Есть языки, где понижение и повышение голоса имеет смысловое значение.

Арсений указал на принесенную запись:

– Целая симфония.

– Согласен. Лингвистическая симфония. Тем ценнее. Но и тем сомнительнее.

– Услышал в первый раз – испугался, – признался Арсений. – Не понять. Волнует, жжет внутри, а что – неизвестно.

– Это уже немало. Слушай, Арсен. Прости, в деловых разговорах предпочитаю простоту. Современная кибернетическая машина – десятки миллионов попыток в секунду. – И он, склонясь над столом, стал сыпать цифрами. Потом поднял лохматую голову с горящими глазами и возвестил: – В течение года каждый символ можно попробовать больше раз, чем светит звезд на небе. В шахматы играешь?

– Немного.

– Кибернетические машины тоже играют. Прекрасный метод проверки программирования! Машине, казалось бы, перед каждым ходом надо перебирать все возможные ответы, но она рассматривает только логические, резонные. В твоем случае надо перебрать возможные, но не бессмысленные значения символа. Как в шахматной игре. Только посложнее. Вот почему шахматная игра – хорошая модель. Но там всего несколько часов игры. Это главное затруднение. А для тебя… Год подождешь?

– Подожду.

Целый год, пока Арсений участвовал в расшифровке, Вилена терпеливо ждала его – чтобы он пришел к ней по-настоящему, не при людях, и признался в любви не одним только словом «родная», а как-то по-другому, еще ласковее… яснее.

Арсений забегал к Вилене, но всегда ненадолго – спешил если не к Каспаряну, так на дежурство в космосе.

Эти короткие свидания создавали загадочность в отношениях между Арсением и Виленой.

Он стал еще скупее на слова, а она – крепко сжимала губы…

Арсений избегал Вилену потому, что мечтал лететь на звездолете. А это означало разлуку практически навсегда, если не хуже. Согласно парадоксу времени теории относительности, он бы вернулся из рейса прежним, еще молодым, но Вилена стала бы уже глубокой старухой. Имел ли он право сделать любимую девушку столь несчастной? И он сдерживал себя.

Костя Званцев считался глубоким психологом и прекрасно понимал поведение друга. Однажды в свободную минуту, когда они вместе находились в космосе, он сказал, стоя с ним рядом перед пультом глобальной радиоантенны:

– Что там парадокс времени Эйнштейна! Проверка его экспериментальным рейсом звездолета! Стрекотанье! Ты – живой биопарадокс современности.

– Почему?

– Влюблен в Вилену, а страдаешь оттого, что и она тебя любит.

– Надо бы кончить с ней. Разом! – вздохнул Арсений.

– Микродушие?

– Верно. Говорить могу. Сделать – нет.

– Средневековый обет безбрачия на новый лад?

– Хуже. Думаешь, почему я рядом с тобой?

– Дабы благолепием скрасить мое существование.