Она выбрала едва ли не самую коротенькую прелюдию Шопена, Восьмую, построенную на теме изящной мазурки, о ней говорилось, что «прелюдия фа диез минор проникнута трепетно-взволнованным чувством и в ней господствует романтический порыв и драматизм». Таня отыскала, что сам Роберт Шуман в связи с появлением прелюдий Шопена сказал о нем: «Он есть и остается самым смелым, самым гордым гением нашего времени».

Машина отпечатала такой поэтический текст на музыку Восьмой прелюдии Шопена.

Таня испугалась. Только Машенька-машина знала ее сокровенное, только с ней языком математических формул поделилась она своим робким чувством к Евгению Кунегину. Она, Машенька, как бы стала для Тани той самой няней, которой пушкинская Татьяна читала письмо к своему Евгению. Таня Лагина никогда не решилась бы на такое безрассудство. Это сделала за нее в стихах на музыку Шопена безгласная машина-компьютер.

Будь что будет! Невозможно догадаться, что Таня «откровенничала» с электронными шкафами. Да, Таня всегда может это отрицать! Нельзя же шкаф считать живым существом, да еще и таким, которое выдает сокровенные тайны!

Кунегин распорядился перенести рояль в лабораторию, где помещалась Машенька. Таня пригласила известную певицу, сама аккомпанировала ей, готовясь к концерту.

Евгений Кунегин явился на концерт с иголочки одетый (как на премьеру в консерватории, шутил он). Даже принес два букета цветов. Один он вручил певице, а другой…

– Это вам с Машенькой, – передал он второй букет Тане.

Певица положила свой букет на рояль и спела первое произведение Машины на музыку Шопена.

Оно прозвучало откровением и для Тани и для Кунегина. И нежданно, к величайшей радости Тани, сблизило их, снесло какие-то преграды, стоявшие между ними.

Кунегин был оживлен, галантен, весел! Он торжествовал первую победу.

– Это ведь по-настоящему поэтично! не уставал повторять он, провожая певицу. – Конечно, это еще не Блок, но…

– Признаться, я не прочь познакомиться с этим поэтом, – смеясь, отвечала та.

В лабораторию Кунегин вернулся, едва не приплясывая.

– Ну, дорогая моя подопечная! Приглашаю вас отпраздновать нашу победу… в Абрамцево. Знаю там одно чудесное местечко, есть там парк и маленькая речка.

Речка, протекавшая через знаменитую усадьбу Аксакова-Мамонтова, была действительно маленькая.

– Наша Воря, не река, а горе! – шутил Евгений Кунегин, гуляя с Таней по заросшим берегам. Представьте-ка себе Аксакова, который сидел вот тут и писал свой трактат о рыбной ловле.

Таня наслаждалась хорошим настроением Евгения Кунегина, она была счастлива. «Ах, если б навеки так было!»

И по-особенному пленяли ее русские просторы, бугристые поля с лесистой каймой, извилистая зеленая поросль, за которой угадывалась невидимая речка.

Они забрели в лес. Запах был там пьянящий, у Тани кружилась голова. Они собирали незабудки. Таня восхищалась их голубой россыпью, а верный себе Евгений Кунегин принялся подсчитывать, сколько незабудок можно найти на одном гектаре абрамцевского леса.

– Сколько же? – смеялась Таня.

– 107 штук, – серьезно ответил профессор.

Они вернулись в Москву на электричке вместе с веселыми туристами и пели с ними смешные песни.

– Ну, дорогая моя подопечная, – прощаясь, говорил Тане Кунегин. – Давайте-ка теперь знакомить Машеньку с каким-нибудь композитором, более близким нам по времени. Найти бы этакую глыбу чувств, новатора, фантазера…

– Скрябин! – обрадовалась Таня. – Вы вспомнили, что я назвала его в числе своих любимых.

– Допустим, допустим. Может быть, я это и имел в виду.

– Хорошо, я буду знакомить Машеньку со Скрябиным.

– Валяйте. С каждым своим шагом вы приближаетесь к степени кандидата наук и вместе с тем приближаете человечество к передаче им эстафеты разума не просто умным компьютерам, а тонко чувствующим эмоциональным машинам типа Машеньки. Они воспримут все богатства человеческой культуры, а Машенька будет у них «прародительницей» Евой.

– Ева? – смеялась Таня. – Нет, она Машенька! И начался второй этап работы Тани в лаборатории Кунегина, вторая часть ее ненаписанного романа. Освещена она была музыкой Скрябина, которой наслаждав лась Таня, насыщая машину. Смелые его фантазии о сочетании музыки и цвета увлекали ее.

С трепетной надеждой ждала Таня следующего выходного дня, почему-то решив, что Кунегин снова пригласит ее в Абрамцево. Прошлая поездка казалась ей сном.

Но Евгений Кунегин молчал. Пришлось пойти ему на помощь:

– Евгений Петрович, – робко обратилась она к нему.

– Да? – отозвался он, перебирая ее бумаги с формулами.

– Вы помните незабудки?

– Какие там еще незабудки? – недовольно отозвался профессор.

– Ну, такие маленькие-малюсенькие цветочки.

– Извините, не знаю. Я плохой ботаник.

– Евгений Петрович! Да что вы, право! Вы еще подсчитывали, сколько можно найти незабудочек на одном гектаре абрамцевского леса. 107 штук.

– Ах, 107 штук! Так бы сразу и сказали, а то «незабудки». Чертовня какая-то! Кстати, не забудьте, что в научных экспериментах нужно быть смелее. А то вы скоро превратитесь в рабыню скромности.

– Рабыню скромности? – удивилась Таня. И вдруг отчаянно покраснела. Ей показалось, что Евгений Кунегин о чем-то догадался, самом запретном. Но, по-видимому, он просто ничего не помнил! Это было так обидно, что Таня, едва профессор ушел, готова была плакать.

Но нужно было работать, насыщать Машеньку. А как ее было насыщать, когда Таня была полна обиды на ничего не помнящего Евгения Кунегина?

И тогда Таня стала «беседовать», правда, на математическом языке, со своей Машенькой, как с близкой подружкой, поверяла ей девичьи тайны и обиды…

Евгений Кунегин ничего этого не знал. В назначенный день он явился прослушать новое произведение машины на музыку Скрябина. Но букетов, как в прошлый раз, не принес, забыл.

Знакомая уже певица спела Пятую прелюдию из 11-го сочинения Скрябина с такими стихами:

Кунегин нахмурился и проворчал:

– Чертовня какая-то…

– Вам не понравилась музыка? – тревожно спросила Таня.

– Нет, музыка чудесная, тонкая, проникновенная. А ну-ка прочтите-ка мне еще раз это Машино стихотворение.

Таня послушно прочла стихи.