Надя, вконец обессиленная, едва взбиралась по склоку бархана.

Густой, тяжелый ветер был насыщен пескам, но воздуха не приносил. Дышать было трудно. Приходилось отворачиваться, сгибаясь в поясе. Надя падала на колени, но вставала и снова шла.

С гребня, к которому она стремилась, срывались длинные серые языки. Взмывая вверх, они сливались с низко летящим песчаным облаком, похожим на дым пожара.

Облако оседало на землю и на глазах у Нади осыпалось растущими барханами. Пустыня, которая прежде казалась застывшим в бурю океаном, теперь ожила. Мрачно двинулись песчаные валы, кипя на гребнях серой пеной. Они ползли, грозя засыпать навеки только что воздвигнутые комсомольцами сооружения Аренидстроя. Низкое небо угнетало Надю, давило. Она не помнила, когда видела солнце. Ей уже казалось, что солнце не покажется больше и не будет на земле ни радости, ни надежды…

Люди теперь работали в противопесочных масках.

Надя не хотела надевать на себя резиновую «морду» и последние дни еле держалась на ногах. Утомление приходило быстро. В ушах гудело, перед глазами плыли… цветные круги.

Но надо было работать… Работать, забыв все на свете!

Но люди не хотели забывать.

Сколько раз слышали Надя и Ксения слова о том, что все это напрасно…

Ксения слушала, опустив голову, а Надя спорила, горячилась. Некоторые из их товарищей продолжали твердить:

– Вся работа придумана только для того, чтобы отвлечь. Прячут правду… Говорили бы прямо! Смерть, и все. Не хуже мы, чем за границей. Умереть сумеем!

– Это же и есть трусость! – возмущалась Надя. Она говорила о сестре, о Марине, которая, рискуя собой, стремится получить в лаборатории радий-дельта, необходимый для залпа.

– Глупая ты… Да разве мыслимо без предварительных опытов построить сверхдальнобойные пушки и сразу удачно выстрелить!

– И место-то какое выбрали. Ветер житья не дает… Не можем мы больше – сил кет…

– Уж если пожить последние дни, так как следует, а не глотать здесь песок.

Надя, комсорг, проводила собрания, изгоняла слабых, отправляла их с позором в Москву.

Но павших духом становилось все больше. И тут вдруг Ксения, лучшая подруга Нади, Ксения…

Конечно, причина была в исчезновении ее дяди Димы. Надя слышала, как Ксения плакала по ночам. Днем она была вялой, неузнаваемой.

Надя все же держалась. Она и сегодня говорила о том, что вся страна работает с величайшим напряжением, что бессовестно комсомольцам, которые во все времена шли на самое трудное, падать духом. Она указывала на лучших, которые, не обращая ни на что внимания, продолжали бороться, иной раз делая непосильное.

А Ксения сдала, бросила все – сказала, что не может и не хочет жить без дяди Димы и что вообще больше никто жить не будет…

А ведь она казалась Наде такой сильной.

Ксения ушла на железнодорожную станцию, где толпилось множество обезумевших людей. Они дрались за места в вагонах. Оставшиеся бесцельно бродили между разбросанными, полузанесенными песком машинами.

Надя шла к Молнии. Она чувствовала потребность рассказать ему все. Он умный, бесстрашный, он один может остановить начавшуюся панику. И если он сделает это, ока… она, может быть, откроет ему что-то очень важное, важное для них обоих.

Перебраться через два бархана, чтобы дойти до центрального пункта управления, оказалось для Нади неимоверно трудным. Она отдыхала, сидя на песке, обхватив руками колени.

И ей вспомнилась ее первая встреча с полковником Молнией. Это было в тревожные дни, когда было объявлено о начале строительства Аренидстроя, во главе которого был поставлен Молния.

Полковник Молния проснулся в то утро, как всегда, за минуту до автоматического включения репродуктора. В ожидании голоса диктора он лежал, закрыв глаза.

Сработали автоматы, открывавшие шторы, и солнечные блики упали на стену. Бесшумно открылось окно, заколыхалась занавеска.

Молния встал и вытянулся во весь рост, готовясь к утренней гимнастике. Он взглянул на солнечную Москву и всей грудью вдохнул свежий воздух.

Однако в это утро ему помешали. Едва только он взялся за гири, раздался звонок.

Молния растерянно оглянулся. Во-первых, он был не одет; во-вторых, не все упражнения были закончены; в-третьих, он не мог терять ни одной минуты: на столе лежала корректура его книги об артиллерии сверхдальнего боя.

Молния накинул халат и нажал кнопку на письменном столе. В передней раздался ответный звонок, сигнализировавший, что дверь открыта.

Молния стоял перед зеркалом. И вот в этот момент полковник увидел в нем девушку.

Это до такой степени поразило Молнию, что он даже забыл выключить электрический кофейник.

Надо заметить, что женщина впервые появилась в квартире сурового полковника.

– Здравствуйте, – сказала девушка робко.

– Здравия желаю! – ответил Молния, стараясь овладеть собой. – Садитесь, прошу вас. Чем обязан?

Девушка стояла у стола. Руки ее беспокойно бегали, пока наконец не напали на лист корректуры и не начали его непроизвольно мять.

Ни один мускул не дрогнул на лице Молнии.

– Я – Надя Садовская, сестра Марины, с которой вы знакомы по работе.

Молния наклонил голову, стараясь не показать, что он ничего не понимает. Надя села.

– Это никуда не годится, что я так рано к вам пришла! Но я должна была… Нельзя терять ни минуты.

Молния согласно кивнул. Что касается его, то он всю жизнь свою расписывал по минутам. И он украдкой взглянул на электрические часы.

– Аренидстрой, как объявлено, будет вестись по-армейски.

Молния снова кивнул.

– Мы узнали, что туда не берут девушек, потому что они невоеннообязанные.

Молния снова кивнул.

– А кто строил Комсомольск? – вспылила Надя. – Кто осваивал целику? Кто строил БАМ? Кто воевал рядом с мужчинами?

Молния встал, Надя вскочила.

– Хорошо, – пообещал Молния. – Я разберусь. В армии прекрасно показали себя регулировщицы, связистки, зенитчицы…

– И партизанки!

– И партизанки, – кивнул Молния.

– Вот спасибо! Я знала, что вы такой! Можно вас поцеловать? Нет, нет! Только в щечку.

И она чмокнула его в невыбритую щеку. Молния смутился. Он проводил девушку до двери. Потом попытался сесть за корректуру, но правил плохо.

Девушки тогда были допущены на Аренидстрой. А теперь… теперь строительство оказалось не под силу… и не только девушкам…

Полковник Молния с каждым днем становился все мрачнее. Он понимал, что не заметил чего-то самого главного. Люди теряли веру у него на глазах. Руки опускались не только у некоторых рабочих, терялись командиры.

Нудный, изматывающий ветер влиял на психику, отравляя сознание, уничтожал уверенность, внушал страх.

Все же большинство рабочих держались крепко. Члены партии и передовые комсомольцы самоотверженно боролись со страшной заразой паники. И все же сломался жесткий график, перед которым всегда преклонялся полковник Молния. С чувством досады и в то же время растерянности смотрел он, как все чаще и чаще срывались сроки отдельных работ, как слабела строгая организация, как рушились его расчеты и планы. Он понимал, что стоит перед угрозой губительной задержки – задержки, которая будет стоить миру сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей, погибших от удушья…

Выйдя из автомобиля, полковник понуро шел по шуршащему, живущему в непрестанном движении песку. Мимо медленно прополз локомотив, толкая перед собой пескоочиститель. Сзади двигался состав. Вдали сквозь серую пелену виднелись поднимавшиеся к небу железные конструкции.

Через песчаную мглу просвечивали звезды электросварок, то потухая, то вспыхивая вновь.

Неужели что-то упущено? Организация работ была такой совершенной!.. Ведь пустыня завоевана в небывало короткий срок! Что же теперь вызывает задержку? Что происходит с людьми? Как вселить в них веру в успех?

И вдруг Молния подумал: верит ли он сам?

Он подумал об этом и увидел перед собой девушку в комбинезоне. Он с трудом узнал ее побледневшее, осунувшееся лицо с запавшими синими глазами, которые так помнил…