— Не надо так говорить, — я поёжилась, — не надо говорить так, будто ты уже уверена в его смерти.

— Я тебя прошу. Тебя лично — найди его.

— Почему меня?

Эвелина задумалась.

— Не знаю. Ты художник. Ты творческий человек, и должна понять меня лучше, чем другие в твоём агентстве. Нам, с нашим непростым внутренним миром, трудно найти того, с кем по пути во всём. У тебя есть такой человек?

Я засомневалась, конечно, на счёт своего непростого внутреннего мира, но с последним согласилась и ответила.

— Есть. Но… по связующей ниточке ищет наш Сыщик Нил, и у него тоже есть своя родственная душа, которую нелегко было встретить и не разлучаться. Тебе не нужно просить меня лично, ему ты тоже можешь довериться.

— А я прошу тебя, — тихо, но настойчиво повторила девушка. — Очень прошу.

Отчего‑то я вспомнила Виолу с её куколкой, и то, как она взяла с меня обещание найти её. И я сказала:

— Обещаю.

— Я приду к вам ещё, через два дня.

И Эвелина ушла в ночь.

С утра я поехала в основное здание университета сдать все свои отчёты, журналы и с чистой душой уйти в отпуск. Потом поехала в мастерскую, чтобы порисовать подарок. Работы было ещё много, а оставалось всего семь дней до нашей годовщины. Я не предупредила Триса, что могу задержаться, но чувствовала по тому, как пошла работа, что не могу заставить себя уйти в двенадцать. Да, я была измотана уже несколько дней, мучалась от постоянного недосыпа, от сбоя внутренних часов, но мне так хотелось дорисовать вовремя, что я работала наполовину на отчаянном вдохновении и наполовину на вдохновенном отчаянии. В час я всё же ушла, заперев мастерскую.

К трём часам на ужин у меня был готов овощной суп, и Трис вовремя вернулся с работы, чтобы попробовать его горячим. Я заметила, что он тоже был не самым бодрым. У него был серый цвет лица, будто он давно не дышал кислородом, и усталые жесты. Вчера в мастерскую он и то пришёл более жизнерадостным.

— Что‑то случилось?

Он равнодушно покачал головой, съел всю тарелку, выпил едва ли не залпом горячий чай, и сказал:

— Если я сегодня не высплюсь, то на работе наделаю косяков.

Помыл посуду и ушёл, сказав "спокойной ночи", а всё ещё сидела над своим супом, который получился таким безвкусным и пресным, что даже Тристан своим зрелищным аппетитом не помог мне одолеть порцию. Я отодвинула тарелку в сторону, не стала пить чая и тоже решила идти спать.

Мне казалось, что как только я лягу, то сразу отключусь. Голова гудела, а в глазах, когда я их закрывала, стояли точки, — сотни точек разной плотности и жирности. Они сливались в пятна, создававшие рисунок, и я думала, что как раз эти псевдогаллюцинации провалят меня в бредовый сон. Но будильник тикал, а я ворочалась и злилась, что именно эти какие‑то мелкие звуки не дают мне заснуть. Шумела ещё и улица, и из‑за плотных штор всё‑таки просачивался свет. И голуби ворковали на крыше слишком отчётливо, и кресло бугристое, и под покрывалом слишком зябко не смотря на лето.

Мозг был настолько переутомлён и лихорадочно возбуждён, что я безнадёжно открыла свои болезненные глаза и уставилась в потолок. Потом я услышала, как из своей комнаты вышел Трис. Прислушавшись ещё, я различила его шаги на кухню, потом лёгкую возню в прихожей и аккуратное, медленное, без лишнего шума открывание двери. Тристан куда‑то сбегал среди ночи. Посмотрев на свой будильник, убедилась ещё точнее — шесть вечера. Видимо, у него тоже бессонница.

Вздохнув, я встала, снова переоделась из своей спальной футболки и шорт в летние штаны и рубашку и босая, как больше свойственно Трису, ушла на кухню сидеть в своей нише окна. Через пятнадцать минут замок снова тихонечко щёлкнул и через несколько мгновений сам Тристан появился в кухонном проёме с большим пакетом в руках.

— Не спится? — и хмуро, и весело спросила я, давая понять, что мы оба собратья по несчастью в этом вопросе.

— Я твоим супом не наелся, — ответил он, и поставил пакет на стол, — мысли о еде не давали мне спать, я решил сходить в магазин.

Особого голода я не чувствовала, но вылезла из своего закутка и стала помогать выкладывать продукты. Буженина, помидоры, зелень, свежий белый хлеб, — всё пахло действительно неплохо.

— Бутерброды будешь?

— Буду!

— Тогда свари какао и растопи шоколад, — и Трис дал мне в руки пакет молока и шоколадку.

— Десерт… ты настоящий спаситель.

— Гуляем, — и он откусил прямо от края булки большой кусок хлеба, — дальше всё будет цивилизовано, обещаю.

Я стояла у плиты, помешивая то молоко, то шоколад на водяной бане, а Трис за столом нарезал мясо, хлеб и помидоры. Слюнки потекли, ощущение недосыпа смягчилось, а когда запахло шоколадом, то и настроение выправилось. Перебежками от плиты к столу, я, не дожидаясь самих бутербродов, таскала из под ножа то одно, то другое, тем более что и сам Тристан поступал точно также, — отправлял себе в рот каждый четвертый ломтик. Цивилизовано, как он обещал, не получалось. Даже тарелки доставать не пришлось, — пока суть да дело, мы ели стихийно, и прикончили больше половины куска буженины, ничего не оставив от помидоров, хлеба и зелени. Было даже весело, пока Трис, убрав вымытые ножи и доску и достав пару больших кружек для горячего десерта, внезапно не спросил:

— А почему ты мне не подала руки?

Я не сразу поняла, о чём он и вопросительно посмотрела на него, одновременно снимая какао с огня.

— В мастерской вчера. Я сказал, что не хочу ссориться, пришёл извиниться и протянул тебе ладонь. Почему ты не подала мне руки?

Голос Тристана был непринуждённым, он спрашивал как бы "кстати", но по взгляду, который он не сводил с меня, я понимала, что вопрос ему важен.

— Потому что руки были испачканы в пастели.

— Я серьёзно, почему?

— И я серьёзно. Я же знаю, что тебе это не нравится.

Тристан молчал, решая про себя, верить мне или нет, а я добавила:

— Я и так за последние дни работы с учениками себе руки убила, а вчера вдобавок рисовала пастелью, которую всегда растираю пальцами и ладонью. Мне не хотелось подавать тебе свою синюю куриную лапу для рукопожатия, чтобы тебе… ну…

Мне хотелось сказать "противно не было", но я не стала уточнять.

— Ты не шутишь?

— Нет.

— Из‑за такой глупости?

— Я придаю этому значение, между прочим.

Тристан сощурился на меня:

— Весь день я не знал, что мне думать, а ты… Я тебе отомщу.

— Да? Как?

— Не знаю, но обязательно… — Тристан облегчённо вздохнул. — Предлагаю в честь нашей бессонницы взять какао и пойти посмотреть кино.

— Давай.

Трис не застилал диван, на нём поверх покрывала лежала только подушка, которую он убрал в шкаф. Журнальный столик с книгой и часами я придвинула вплотную, и, усевшись, вытянула на левый край столешницы ноги. Трис ничего не сказал, но как только поставил кассету, включил ночник и поправил шторы, последовал моему примеру и сел на диван, уложив свои ноги на правый край столика. Две чашки какао, смешанного с растопленным шоколадом стояли посередине и остывали до приемлемой температуры.

Как же давно такого не было, — полутёмная атмосфера, почти как в кинотеатре, мягкий диван, что‑то вкусное на столе и интересное на телеэкране. А главное — Трис рядом. Мы частенько во время просмотров перекидывались репликами и только особо захватывающие фильмы, смотрели молча, обсуждая какие‑то вещи уже после.

Этот фильм был относительно новый, около года назад шедший в кинотеатрах, а теперь выпущенный и на кассетах. Очень красочный, богато костюмированный, с достаточно знаменитыми и талантливыми актёрами в главных ролях. Но, потягивая свой горячий тонизирующий напиток, я понимала, что слишком часто теряла нить повествования, то на мысли отвлекаясь, то на ощущения. Мозг от сытости, тепла и сумерек стал отключаться, накатывал такой долгожданный сон, что я готовилась уже сказать, что не могу больше смотреть и чертовски хочу спать, но всякий раз откладывала эту фразу ещё на пять минут, и ещё на десять, — в кои то веки мы снова смотрим вместе кино, и хотелось продержаться, досидев до конца…