— Ой, задела я тебя за живое! Ой, взбаламутилась‑то!

— Давай договоримся, не будем больше на эту тему…

— Нет, не договоримся. — Гелена провела мне пальцами по лбу и вискам, посмотрела в глаза, и как‑то сразу её взгляд потух. Она прикрыла тонкие, как папиросная бумага, веки и вздохнула. — А ты не шутишь… ты и, правда, теперь мёртвое семечко. Нет, Гретт, не будет у нас больше разговоров, живи дальше, как решила. Ко мне не приходи, не открою больше.

— То есть как?

— Молча. Сказал мне один хороший человек однажды — сама не умирай и с мёртвыми не общайся, вот и весь секрет вечной молодости. Так что не приходи. Я ещё пожить хочу, мне умирать рано.

Гелена обула обратно шлепанцы, медленно поднялась с земли и пошла не по тропинке, а через поляну. Сил ей что‑то сказать или поплестись за ней у меня не нашлось. Это спокойное заявление меня как ударило. Такого Гелене я никогда не прощу! Мне стало очень обидно, и жалко себя. Старая ведьма не шутила, сказала, значит, действительно прогнала. Как отрезала. Ну и пусть! Ну и катитесь всё к черту! И Гелена, и Трис, и "Сожжённый мост" вместе взятые!

Уйду, уеду, буду жить вообще в другой стране! Чтоб никто меня не видел и не знал!

Дома меня ждала записка Тристана "Увидимся на работе", и сломанный телефон. Я вдруг захотела позвонить папе с мамой, поговорить за жизнь, не догадалась зайти к ним, когда была ещё за городом, а дома в телефоне не было даже гудков. Сходила к соседям — у них тоже. Повреждения были на линии, а не в автомате.

Я долго сидела на стуле в прихожей, под запиской Триса, и некоторое время разглядывала себя в его фамильном зеркале. Нужно было перекусить что‑нибудь и идти спать. Есть не хотелось, а вот спать, пожалуй, — вчера из‑за юбилея в ресторане мы проспали часа три, а потом сразу в агентство.

Тристан забегал домой не надолго, — в ванной на сушке висело влажное полотенце, бритва была мокрая, на кухне ничего из еды не тронуто. Привел себя в порядок, и убежал. Сколько он будет не спать, бедолага?

— Беги — беги, нужен ты мне…

В комнате я разложила кресло, застелила его и накрылась лёгким покрывалом с головой. Как же всё было плохо, противно и ужасно. Меня жгла обида на Геле, жгла неприязнь к Трису и Монике вместе взятых.

Вечером я вышла на кухню без сил, — спала, а как будто не выспалась. В десять часов на кухне царили густые сумерки, день становился длиннее, а ночи короче, скоро и в десять будет ещё светло.

Включив свет, я услышала шуршание пёрышек. Маленький воробей напугано перепархивал с балки на балку под самым потолком.

— Птиц! Ты как сюда попал?

Вентиляционное окно было открыто, а этот несмышленыш умудрился в него залететь.

— И как я тебя выгоню?

В руки птица, конечно, не далась, хотя я, зная о предстоящей неудаче, встав на стул, всё же попыталась поймать его. Махание веником тоже ни к чему не привело, он только ещё больше перепугался.

— Решил жить у нас и гадить нам в тарелки?

Оставив воробья в покое, я позавтракала и стала собираться на работу. За час стемнело достаточно и, выключив везде свет, попыталась поймать его ещё раз. И едва не убила воробья — он в слепоте бился обо всё, в том числе о более светлый проём большого полукруглого окна.

— Не могу я его открыть, не открывается оно.

Как только я зажгла свет в прихожей, он перелетел в неё. Ладно, Трис придумает, как вернуть птице свободу.

В агентство я пришла последней. Тристана, как мне передали, Пуля нашла уже спящим за своим столом. Он пришёл ненамного раньше, и никто не стал его будить.

— У него на работе сверхурочные, не высыпается, — объяснила я, украдкой взглянув на Нила.

А полпятого утра к нам пришёл посетитель.

— Здравствуйте, — Зарина улыбнулась и вышла навстречу из‑за своего стола. Старый дедушка, обросший седой шкиперской бородой на пол — лица, затоптался у двери, распахнув её широко, но не решаясь перешагнуть за порог.

— Проходите, — Трис проснулся ещё во время обеда, и даже нашёл в себе силы заниматься предварительным чертежом для работы в фирме. — Проходите.

— Да я, собственно…

— Ранняя вы пташка, дедушка! — Настройщик подскочила и ввела его буквально под руку. — Но вы вовремя, наше агентство работает только до шести утра.

— Бессонница, — вздохнул тот.

— И не говорите, напасть пострашнее мигрени. Как вас зовут?

— Да я, собственно…

— Присаживайтесь вот сюда. Чайку хотите горяченького?

— Можно немножко.

Зарина только повернула голову к Пуле, а та уже наливала в чистую чашку заваренный в обеденный перерыв чай. Зарина по очереди представила всех, и только потом он назвал свое имя:

— Филипп меня зовут, можно и по — простому дед Филипп. Это раньше я со званиями и регалиями был, а теперь даже рад, если меня просто дедом зовут.

— Очень приятно. Звания, регалии… славная молодость была? Или по науке?

— Угадали, по науке. Да это сейчас не важно.

— Кого потеряли?

— Да я, собственно…

Дед Филипп взял чашку, да и замялся.

— Вы нас не стесняйтесь, мы, конечно, как посторонние люди вроде, но дело‑то своё знаем. Вы как врачам, как есть скажите, врачей же вы не стесняетесь?

— Дак, это смотря каких, доченька, — он хмыкнул. — А контора‑то ваша, как я понял, и впрямь людей ищет? Я тут с собакой по переулку гулял, да надпись увидел про мост. Странное дело, даже забыл, что ночь! Вот маразм старческий… стукнуло мне в голову, что вы работаете.

— Так это правда. А где собаку оставили?

— За дверью.

— Лучше не нужно, — Тристан выглянул на площадку и посвистел.

— За той дверью, внизу. Привязал к ручке.

— Понятно. Я приведу её.

— Так кого вы потеряли?

— Ой, давно это было… а вот забыть не могу. Жизнь вся уже пролетела, столько ошибок совершал, со столькими людьми пути сходились и расходились, а вот ту единственную встречу помню, и забыть не могу. Где нужно, так склероз не срабатывает.

— А сколько вам, позвольте спросить? — подал голос Вельтон.

— Семьдесят два. А случилось это чуть меньше, чем полжизни тому… Тридцать пять лет назад. Я и год какой был хорошо помню, и куда я ехал и зачем. Всё помню. Только не помню, как меня в рейсовый междугородний автобус занесло, то ли машина служебная сломалась, то ли что… на конференцию мне нужно было, я уже тогда был лауреат… но не в этом суть. Попалась мне попутчица, молоденькая. Такая душевная, простая, без ужимок, без всяких там, — он закрутил винт в воздухе, — хорошенькая. Три часа мы с ней разговаривали, всю дорогу, и так мне легко было… а там был и с работой завал, высокая должность, вечное напряжение, и годов мне под сорок уже. Помню я, что был такой порыв, адрес её спросить или телефон, да всё замялось. Неловко я себя чувствовал. Холостой ведь был, и ухаживать умел, да понимал, что все мои приёмчики для такой красавицы не годятся. Тут от души нужно было, а я разучился. Вышла она чуть раньше конечной, не доезжая города, да я этого не знал, всё с мыслями собирался, всё думал, что момент удачным будет, и я не покажусь таким смешным. А она вдруг "ну, мне пора"… и такими глазами посмотрела, выжидала, наверное, что я всё же спрошу, как и где её найти можно. А я не спросил. И женат я был два раза, и грамотами вся стена увешана, и книг научных целую полку написал, и полмира объездил. Мемуарами можно библиотеку заставить, а сидит эта девушка занозой в сердце, и всё жалею, что не спросил… Деньги состояниями терял, от должностей, бывало, отказывался, докатился до того, что живу один в большой квартире, столько есть о чем сокрушаться, а всё мне тот случай покоя не даёт. Упустил я её. Навсегда упустил.

Трис вернулся с собакой. Лохматая дворняга размашисто виляла хвостом, а как увидела хозяина, так и стала рваться с поводка.

— Я отпущу её?

— Это товарищ Кашалот. Я его из приюта взял, куда бродячих псов отловленных свозят. Кашу в первый день две миски съел, вот я его и назвал Кашалотом.