Арне поспешно разделся и плюхнулся в двухспальную кровать. Инга Мари, как обычно, выдала стриптиз и ожидала подобающей реакции, но ничего не вышло. Она легла, надувшись, Арне смотрел в потолок.

— О чем ты думаешь? — спросила она, придвигаясь поближе.

— Ни о чем, — буркнул он с отсутствующим видом.

Она коснулась густой поросли на его груди. Потом спустила руку ниже. Он дернулся, как будто собираясь ее отодвинуть, но тут же повернулся к Инге Мари и укусил ее за грудь.

Он был бы удивлен, увидев на ее губах недобрую ухмылку, презрительную и злую. И отчасти победную.

Потом Арне уснул. Инга Мари лежала с открытыми глазами. Потом осторожно встала и подошла к окну. Улица была пуста, с Одингатан доносился шум поездов.

«Какая самоуверенная скотина», — подумала она и легла в постель.

Позднее всех уснул Боссе. У него болела голова, и помогли только несколько таблеток кодеина. Но завести будильник он не забыл.

И еще один человек не спал. В тюрьме Лангхольмен, в камере психиатрического отделения. Высокий, худой, с зачесанными назад волосами, с отросшей рыжей бородой. Этого человека звали Енс Форс, ему было двадцать два года, он изучал философию. Во всей шведской криминальной истории ни о ком не было написано столько, как о нем. Четыре недели назад он бросил ручную гранату на заднее сиденье автомобиля посла Соединенных Штатов. Посол скончался на месте, ему вывернуло все внутренности.

По приказу высших инстанций Форс должен был оставаться под неусыпным наблюдением. Потому дверь его камеры всегда была открытой. А у двери сидел молодой санитар-надзиратель и читал роман одного из шведских писателей-авангардистов. Санитар был студентом, и в Лангхольмен только подрабатывал. Время от времени он поднимал голову от страниц.

— Не можешь заснуть?

— Нет.

— Но ты принял таблетку?

— Да.

— И все равно не получается?

— Нет.

Санитар во время своих предыдущих ночных дежурств уже пытался завязать беседу с Форсом, но всегда получал только такие односложные ответы. Собственно, санитар, Свен Йохансон, очень хотел порасспросить Форса о его покушении, однако инструкции категорически запрещали ему касаться этой темы. А если бы заговорил сам Форс, ему надлежало отвечать как можно сдержаннее.

Ни Йохансон, ни Форс не знали, что над койкой узника был спрятан микрофон. Провод шел в другую комнату, где гудел включенный магнитофон. И там всегда был кто-нибудь из службы безопасности.

Как раз сейчас там сидел молодой блондин в синих джинсах и замшевой куртке. Он уже пару лет работал в САПО. Когда-то тоже был студентом; только подрабатывал на полную ставку обычным полицейским. Руководство вскоре заметило, что молодой сотрудник располагает недурными агентурными способностями. И после четырех лет в полиции теперь он служил в САПО ассистентом. Работа — не подарок, зато он много ездил, и жилось ему неплохо.

Правда, эти жутко нудные дежурства в Лангхольмен совсем не окупались. Постоянно приходилось сторожить магнитофон, который в лучшем случае время от времени фиксировал, что убийца посла с тоски занялся онанизмом.

Но молодой агент САПО не задумывался над своим заданием. Когда его впервые послали в Лангхольмен, чтобы прослушивать камеру Форса, он спросил начальника, законно ли это.

— Ну разумеется, — ответил тот. — У нас есть распоряжение, дающее нам, кроме всего прочего, право на подслушивание наркоманов.

— Но тут дело не в наркомании.

— Да, но это распоряжение годится и для таких случаев.

— Точно?

— Мы получили соответствующее разъяснение на самом высшем уровне.

Больше Ян Ольсон не спрашивал — он знал своего шефа и считал его порядочным человеком. А высший уровень — не иначе как сам шеф полиции, а может, даже министр внутренних дел.

Его догадки были верны. Приказ организовать прослушивание исходил от шефа полиции, который, со своей стороны, перед этим проконсультировался с министерством. Но министр внутренних дел, который, мягко говоря, прочно сидел на своем месте, и не подумал спрашивать своего шефа. Не потому, что это имело значение, премьер наверняка бы согласился. Он всегда был готов к сотрудничеству с Министерством внутренних дел.

Какой-то треск из микрофона. Магнитофон работал по-прежнему. Ольсон слушал разговор санитара с Форсом, не удивляясь: он уже не раз был свидетелем попыток установить контакт.

Потом последовала пауза. Йохансон вернулся к чтению, покосился на часы и заметил, что скоро два.

— Сегодня ровно пять недель, — совершенно неожиданно заговорил Форс. — Пять недель назад я купил гранату.

— Что ты сказал?

— Ты слышал. Ровно пять недель назад я купил гранату.

В комнате этажом выше агент Ольсон насторожился. «Наконец-то»,— подумал он и покосился на магнитофон. Тот работал, и на катушке оставалось еще много ленты. Меняя ее, он включал дополнительный маленький аппарат.

— Где? — спросил санитар.

— Там, в городе,— неопределенно ответил Форс.

— Ты уже тогда задумал… — санитар замялся, — сделать то, что сделал?

— Мне так кажется.

— Кажется?

Снова пауза. Форс лежал, всматриваясь в потолок огромными синими глазами.

— Можешь дать покурить? — спросил он.

По суровым предписаниям Форсу собственное курево не полагалось и спички, разумеется, тоже. Санитар достал пачку и подал ее Форсу, который приподнялся на локте. Закурив, снова лег и стал пускать дым в потолок.

— Я об этом много думал, — сказал убийца. — Что нужно было сделать.

— Но такими актами насилия ничего ведь не добьешься, — заметил санитар, одновременно задавая себе вопрос, противоречит ли это его собственным революционным идеалам.

— Бросить гранату в посла — это мелочь по сравнению с тем, что творят американцы в Юго-Восточной Азии.

— Может быть. Но я спрашивал, чего ты хотел этим добиться.

Собственно, разговор этот стал просто отголоском дискуссии, которую он вел со своими товарищами. Были среди них и такие, которые отстаивали право на насилие. Сам Йохансон их взглядов не разделял.

Еще пару раз он пытался завязать беседу, но ничего больше от Форса не добился. Рыжебородый обладатель самого известного лица в Швеции лежал молча. Пару раз зевнув, он уснул.

Санитар подошел к кровати, убедился, что узник спит по-настоящему, и вернулся на свое место. Прикинул, не стоит ли позвонить начальству, но пришел к выводу, что это необязательно. В шесть, когда его сменят, успеет доложить обо всем. «Еще четыре часа»,— устало подумал он и вернулся к книге.

Ольсон в своей будке еще немного подождал, потом заключил, что Форс уснул, достал из сумки пачку бутербродов в пластиковой упаковке и светлое пиво. Один бутерброд был с сыром и кусочком зеленой оливки посредине. Под оливкой сыр противно побелел и отсырел. «Дьявол, — выругался Ольсон,— и за такое дерьмо — почти три кроны!» Он с удовольствием подумал, что впереди два свободных дня, и решил утром отъесться в ресторане как следует.

Форс заворочался во сне и тихонько застонал. Йохансон мельком покосился на него. Интересно, что ему снится? А Форс слышал во сне хорошо знакомый голос: «Ты, конечно, попадешься, но обещаю, за это тебе воздастся сторицей. Надейся на меня. Верь мне».— «Да-да», — простонал Форс сквозь сон, и снова воцарилась тишина.

За годы активной политической деятельности Сундлин налетал немало и считал, что нет ничего утомительнее многочасовых перелетов. Особенно удручали ночные полеты, когда в салонах ничего не происходило. Поэтому он испытал немалое облегчение, когда около семи самолет приземлился в Каструпе. Часовое ожидание — и снова в путь до Стокгольма.

Поскольку Сундлин был лицом официальным, его проводили в салон в бельэтаже, над общим транзитным залом. Несколько журналистов не отставали от него, среди них — его неутомимый Лунд, который казался прекрасно отдохнувшим и совершенно трезвым, хотя на самом деле пил всю дорогу. У него был билет в туристский класс, но Сундлин пригласил его в салон первого класса. И Лунд там пробыл до конца полета.