— Это только понарошку. Слезай, пойдем умываться.

— А ты почитаешь мне, когда я лягу?

— Почитаю, только одну коротенькую сказку.

— Хочу, чтобы ты мне прочитала, как Матиас пек пирожки. «Вот только что было семь, а теперь только шесть, — говорит Матиас. — Наверное, собака один съела».

— Ты уже знаешь эту сказку на память.

— Хочу, чтобы ты мне почитала про Матиаса.

— Ладно-ладно, иди уже.

Наконец Анни прочитала сказку, укутала девочку пледом и дала ей мягкую игрушку. Малышка, прижав ее к себе, принялась сосать большой палец.

— Двери оставь открытыми, и в холле пусть горит свет, — потребовала она.

— Разумеется. Я пойду уберу на кухне. Спокойной ночи.

— А ты можешь поцеловать меня за папу?

— Конечно, могу.

Добившись поцелуя, малышка перевернулась на живот и через несколько минут уже спала.

Малышка Кристина Сундлин ничем особым не выделялась. Разве что тем, что ее отец, вдовец средних лет, был премьер-министром королевства Швеции.

Бенгт Сундлин сидел в номере чикагской гостиницы со своим пресс-секретарем и одним из журналистов.

— Как, по-вашему, все прошло? — спросил премьер.

— Считаю, сверх всяких ожиданий, — ответил секретарь, которого Сундлин вытащил из какой-то провинциальной газетенки.

— А что ты думаешь, Пер? — Сундлин повернулся к журналисту.

Высокий шатен в ярко-бежевом вельветовом костюме и очках с лопнувшей и склеенной скотчем оправой достал из кармана табакерку и сунул под верхнюю губу изрядный кусок жвачки.

— Виски не найдется? — спросил он.

Секретарь скупо отмерил ему порцию. Пер Лунд выпил все залпом и довольно поморщился.

— Хорошо пошло…

— Я спрашивал, как, по твоему мнению, все прошло? — повторил премьер.

Лунд взглянул на Сундлина карими глазами, увеличенными линзами очков. Он выглядел наивным и нерешительным, но облик этот, оказывавший неоценимую помощь в его журналистской работе, был верен только отчасти.

— Госсекретарь был в ярости, да? — спросил он.

Сундлин рассмеялся, секретарь усмехнулся.

— Министр иностранных дел никогда не приходит в ярость, дорогой мой. На этой должности максимум допустимого — глубокая озабоченность.

— Он что-нибудь говорил о назначении в Стокгольм нового посла?

— Не прямо, но намекал.

— Могу я об этом написать? — поспешно спросил Лунд.

— Да, только ни на кого не ссылаясь.

Лунд тут же вскочил и молча покинул комнату. Это было в его стиле — прерывать фразу на середине и куда-то бежать. Сундлин давно уже привык к такому поведению и никак не отреагировал. Секретарь же казался обескураженным.

— Не обращай внимания,— махнул рукой Сундлин,— его не переделаешь. Но он, вне всякого сомнения, самый осведомленный и авторитетный политический обозреватель в Швеции. Так что будь с ним в хороших отношениях.

Сундлину было под пятьдесят. Достаточно солидный, он двигался тем не менее с удивительной живостью. В когда-то иссиня-черных волосах стали появляться седые пряди. Он не полагался на интуицию, зато, как никто другой, чувствовал момент. И ловко использовал любые возможности.

— Нужно поработать над моим английским, — заметил премьер.— Я, разумеется, способен изложить свои мысли и выделить нюансы, но слишком медленно.

— Не могу с этим согласиться, — возразил секретарь.

— Мне иногда кажется, что ты лицемеришь, — буркнул Сундлин. — Прекрасно знаешь, в языках я не силен.

Секретарь не ответил, прикинувшись всерьез обиженным. Он даже словно стал ниже ростом.

— Ну не расстраивайся. Ты человек новый и еще не знаешь, что сам я откровенен и ценю откровенность в других.

Последовала пауза. Сундлин налил себе немного виски и пару раз пригубил.

— Кем должен быть человек, который бросает ручную гранату в машину американского посла?

— Сумасшедшим.

— Говорят и так. Полиция копается в его прошлом. Говорят, он всегда был немного эксцентричен. Активный участник всяческих движений протеста. Но никогда прежде не проявлял склонности к насилию. Врачи не могут понять, что толкнуло его на преступление.

— Попросту перепил.

— Быть может, но не только.

— Значит, накурился или принял героин.

— Полиция учитывает и такую возможность. Но ничто не указывает на то, что он наркоман.

— А госсекретарь в самом деле намекнул, что вскоре будет назначен новый посол?

— Нет, тут я блефовал. Но интересно, какова будет реакция американской стороны… Приятно все же вернуться домой и снова чувствовать себя нормальным человеком.

Секретарь отважился спросить:

— А как ты сам оцениваешь поездку?

— Полагаю, прошла она неплохо. Никаких заслуживающих внимания демонстраций, и я уверен, госсекретарь поймет, что убийство посла — случайный инцидент. Удались ли торговые переговоры, меня совершенно не интересует. У крупных фирм такие проворные представители, что справятся и без моей помощи. Хорошо уже то, что удалось устроить встречу с госсекретарем. А ведь они на нас всерьез обиделись.

— А теперь нас ждут выборы, — заметил секретарь.

— Да, впереди выборы. И нелегкие. Все жалуются на отсутствие интереса.

Сундлину пришло в голову, что нужно уговорить Анни, чтобы она осталась хотя бы на время выборов. И тут же он подумал о дочке.

— Черт, — буркнул он,— забыл.

— О чем?

— Нужно купить какой-нибудь подарок Кристине. Иначе лучше дома не показываться.

— Мне сходить?

— Нет, этим я займусь сам.

Премьер встал, надел пиджак и вышел в коридор. Двое охранников поднялись из кресел.

— Не нужно, — махнул рукой Сундлин. — Я только, в вестибюль, за сувенирами.

Охранники переглянулись.

— Мы с вами, — возразил один, — таковы инструкции. — И застегнул пиджак, из-под которого виднелась кобура.

Втроем они вошли в лифт и спустились с двадцать третьего этажа в фойе. В вестибюле кишел народ. На Сундлина никто не обратил внимания, кроме двух шведских репортеров, оплачивавших счета в кассе. Сундлин помахал им в надежде, что его оставят в покое. Вдобавок одного из них он терпеть не мог — нью-йоркского корреспондента крупной вечерней газеты. Считал его не заслуживающим доверия и вдобавок еще тупицей. Глупость — самый страшный из недостатков. Разумеется, если не считать принадлежности к оппозиции.

Сундлин подошел к одному из многочисленных киосков, растерянно пригляделся к безделушкам, наконец нашел полку с куклами. Купил он куклу-индейца за восемь долларов.

Корреспондент вечерней газеты был тут как тут.

— Покупаете подарок дочке?

— Да,— вежливо ответил Сундлин.

Он никогда не показывал, что кого-то терпеть не может. Впрочем, журналист был всегда настолько занят самим собой, что вовсе бы этого не заметил.

— Сколько ей сейчас?

— Четыре. В ноябре будет пять.

Сундлин уже видел статью на первой полосе завтрашнего номера. Уже год после смерти жены его положение одинокого отца в высшей степени интересовало вечерние газеты и женские еженедельники.

— Любит кукол? — спросил журналист.

— Как все девочки.

Журналиста прежде всего интересовало то, чего хотят читатели и руководство редакции.

— Может, вскоре у нее появится новая мама? — поинтересовался он.

Сундлин заплатил за куклу.

— Не думаю. Я слишком стар, чтобы жениться еще раз. Летишь с нами в Стокгольм?

— Нет, возвращаюсь в Нью-Йорк.

«Слава Богу!»— подумал Сундлин, но вслух сказал:

— Какая жалость! Ну мне нужно наверх — пора укладываться. Если больше не увидимся, то до следующей встречи!

Сунув коробку под мышку, он отправился в свои апартаменты в сопровождении охранников.

А оказавшись в номере, пожалел, что не купил куклу поменьше. Нет, он прекрасно знал, что было кому поручить заняться багажом, но терпеть не мог пользоваться своим положением. Взглянул на часы. Время подходило к шести. Значит, дома, в Стуреби, уже полночь. При мысли о дочери губы его тронула мягкая ласковая улыбка.