— Будь осторожен, — вздохнула она, передавая мне ключи. Я промолчал. — Ты должен навестить Эрнста и попросить у него прощения,— добавила она.

— Думаю, мой визит не доставит ему особой радости, — ответил я. — Но по возвращении я непременно зайду.

Когда я уходил, Ульрика попыталась обнять меня, но при этом нарвалась на мой желвак. Я взревел от боли и слегка ее отшлепал. Потом бросился вниз но лестнице.

Я лежал и фантазировал. Ничем другим я теперь заниматься не мог. Стены комнаты были белые, и она казалась почти пустой. Ночной столик, стул и аптечка того безликого цвета, который я ненавидел. Потом кресло, обтянутое зеленой тканью. И, конечно, кровать. Она была главным предметом в этой комнате. Впрочем, иначе и быть не могло. Ибо единственное, без чего не обойтись в больнице, — это кровать.

Итак, я лежал и фантазировал. В данный момент я принимал экзамен у студента юридического факультета Урбана Турина. Сначала я задал ему несколько простых вопросов, связанных с недвижимым имуществом. Он отвечал довольно гладко. Потом я перешел к земельному праву. Наши студенты относятся к нему легкомысленно. Турин начал запинаться. Я расставил ряд ловушек, и он тут же в них попал. Он весь вспотел, покраснел и стал заикаться. От удовольствия я даже мурлыкал, как кот.

— К сожалению, я не могу поставить вам удовлетворительную оценку, — сказал я.

Я вздохнул и отогнал от себя эти упоительные мысли. Увы, я никогда не смогу экзаменовать Урбана Турина. Потому что я к нему небеспристрастен. А мне не хотелось, чтобы кто-нибудь мог поставить под сомнение мою непредвзятость.

Доктор Лонгхорн совершал свой обычный обход. Как и в прошлый раз, он казался давно небритым.

— Доброе утро, доцент Бруберг. По-моему, мы с вами уже встречались?

— Доцент поступил к нам сегодня ночью, — сказала сестра.

— Легкое сотрясение мозга, перебитая переносица… так-так. Боли есть?

— Только когда смеюсь, доктор.

Он даже не улыбнулся. Возможно, неверно истолковал мою реплику.

— С сотрясением мозга лучше не шутить, — сказал он. — Постарайтесь не двигаться без крайней надобности.

Легкое сотрясение мозга. Этого мне еще недоставало! Когда нормального человека избивают до потери сознания, у него, естественно, происходит сотрясение мозга. Только янки ухитряются после такой взбучки как еще не бывало лакать виски.

Вернулась Биргит. Она выполнила мою просьбу.

— Вот эта книга, Эрнст, — сказала она, протягивая мне книгу Винцлера. — Но тебе ни в коем случае не следует переутомляться и читать подолгу. Больше спи.

Пообещав чаще отдыхать, я попросил Биргит вернуться домой и лечь. У нее был очень усталый вид. Когда я очнулся, она сидела возле меня. Возможно, она просидела так всю ночь. Мне удалось убедить ее в том, что сейчас в ее присутствии нет необходимости. Выходя из комнаты, она послала мне воздушный поцелуй. Этого не случалось с ней давно. Я ответил тем же и принялся штудировать Винцлера. Сначала читать его было необыкновенно скучно, но он поражал своей железной логикой. Интересно, почему доктор Винцлер больше ничего не создал, кроме этой книги? Под вступлением стояла дата: 1916 год. Он писал ее на фронте. И, возможно, домой не вернулся.

Я немного вздремнул. А когда проснулся, голова раскалывалась от боли. Я снова взялся за Винцлера.

Все началось со страницы восемьдесят шестой. С этой страницы я читал книгу с огромным интересом. И смысл прочитанного становился все яснее и яснее. На странице сто двенадцатой я был уже настолько убежден в своей правоте, что мог не заглядывать в шведский текст. Идеи, развиваемые немецким и шведским авторами, были абсолютно идентичны. И то, что мы в Упсале считали оригинальным и интересным исследованием в области права, было написано в Тюбингене еще в 1916 году. Но потом интересы Германии сосредоточились совсем на иных вопросах. И маленькую книжку, вышедшую к тому же небольшим тиражом, быстро забыли. Тем более что автор ее не трубил на каждом перекрестке о своих гениальных достижениях.

Я отложил книгу и закрыл глаза. Нерешенным оставался только один вопрос: прочитал он Винцлера или самостоятельно пришел к таким же выводам? Гадать об этом не имело смысла. И я снова задремал.

Одиннадцать часов. Время посещения больных. Вошел Харалд.

— Как дела? — спросил я.

— Теперь следствие буду вести я сам, — сказал Харалд.

— Это означает, что теперь вы подозреваете в убийстве кого-то определенного? — констатировал я.

— Да, — кивнул Харалд. — Теперь он попался. Сегодня ночью мы с Бюгденом пришли к одинаковым выводам. И у нас есть вещественные доказательства.

— Какие именно?

— Прежде всего отпечаток его каблука на подоконнике в «Каролине». Мы изо всех сил разыскивали этот каблук. И нам чертовски повезло. Правда, он малый не промах. Он, должно быть, сообразил, что разгуливать в тех ботинках для него небезопасно. А что делает человек с ботинками, от которых хочет избавиться? Бросает их в мусоропровод. И Бюгден предложил проверить все мусорные баки.

— И вы что-нибудь нашли? — спросил я без особого энтузиазма. Для меня все это потеряло всякий смысл. Возможно, так же, как для Марты Хофштедтер. Ведь она-то знала, кто ее убил.

— Нет, — ответил Харалд. — Мусорные ящики опорожняют в пятницу днем. И он, вероятно, об этом знал. Но нам повезло. Машина для вывозки мусора вернулась на станцию перед самым концом рабочего дня. Все мусорные ящики из этого квартала остались в кузове. Ребята Бюгдена проделали адскую работу, но нашли, что искали. Оказалось, на эти ботинки недавно были поставлены набойки. Бюгден, разумеется, нашел сапожника. И тот сразу сказал, кому они принадлежат.

— Да, теперь у тебя весьма веские доказательства, — заметил я.

— Думаю, да, — согласился Харалд. — Кроме того, под ногтями у Марты остались крошечные кусочки ткани. Впрочем, к одним и тем же результатам можно прийти, изучая и сопоставляя самые различные данные. К сожалению, нам так и не удалось полностью раскрыть тайну галош.

— Вы его взяли? — спросил я.

— Нет. Бюгден его ищет. Но его нет дома. И мы не знаем, где он.

— Я прочитал Винцлера, — сказал я.

— Да что ты! — воскликнул он. — Тебе не надо было утомляться. Теперь это не имеет особого значения.

— Не имеет? — грустно переспросил я.

Харалд не успел ответить. Дверь распахнулась настежь, и на пороге появилась дама в огромной шляпе, похожей на мельничное колесо. Впрочем, она могла бы надеть и колесо без всякого для себя ущерба. Это была Аврора фон Левензан собственной персоной. Я сразу оценил, как это мило с ее стороны — навестить меня в больнице. В руках она держала огромный букет цветов. Но цветы не пахли, ибо это могло повредить моей голове. Она и об этом подумала!

— Дорогой Эрнст! — воскликнула она. — Какой ужас! Тебе очень больно?

Я заверил ее, что не очень. Она вызвала медсестру и передала ей букет. Я представил Авроре Харалда. Потом она снова повернулась ко мне, сокрушаясь и рассыпаясь в соболезнованиях.

— Не понимаю нынешних студентов, — негодовала она. — Напасть на своего преподавателя! Неслыханно! По дороге я встретила Левинсона. Он чрезвычайно возмущен. Сказал, что факультет так этого не оставит.

— Но Турин напал на меня по ошибке, — сказал я. — Он просто обознался.

— Это не оправдание,— заявила Аврора фон Левензан. — И тем более для студента, желающего стать ученым. Это нарушение самых элементарных методов научного исследования!

И ее ясные интеллигентные глаза, выглядывающие из-под огромной шляпы, засверкали гневом.

— Мы учим наших студентов критически относиться к фактам и не делать скороспелых выводов до того, как будут тщательно проверены все предпосылки. Между тем этот прохвост переходит в нападение, не оценив тщательно обстановку. Это не научные, а чисто военные методы, как метко охарактеризовал их Левинсон!