— Хочешь выпить?

— Да, пожалуй, — кивнул Харалд. — Только позднее.

Полицейские начали собирать аппаратуру.

— Почему ты спросил про портфель Манфреда? — поинтересовался я.

— Потому что в нем лежали уже отпечатанные результаты конкурса. Следовательно, он либо спустился сюда с портфелем, либо зашел за ним потом в преподавательскую.

— Скорее последнее, — решил я. — Ведь Эрик видел, как он направился в четвертую аудиторию, рядом с которой преподавательская. Ему нужно было забрать материалы к семинару.

— Ты прав. В аудитории, где проходил семинар, лежали распечатанные задания, списки присутствующих, авторучка и очки. К счастью, аудитория была опечатана.

— Но едва ли эти находки вызвали сенсацию, — заметил я.

— Конечно, нет, — согласился Харалд. — Не вызвало сенсации и содержимое портфеля. Только результаты конкурса, конспект лекций, просьба с юридического факультета прочитать лекцию да счет на четыре кроны восемьдесят пять эре из магазина красок.

В это время к нам подошел комиссар Бюгден.

— А вы знаете, прокурор, что профессор Рамселиус разгуливает в галошах, помеченных инициалами М. Л.? — спросил он. — Я обратил на это внимание, когда ждал Петерсена и от нечего делать слонялся по вестибюлю.

— М. Л.? — повторил Харалд.— М. Л. означает Манфред Лундберг. Ну погоди, старый мошенник… А вы не ошиблись, комиссар?

— Они стояли прямо под пальто Рамселиуса, — ответил Бюгден. — А сверху висела его шапка. Эту шапку я ни с чем не спутаю.

— Теперь я вспоминаю, что в преподавательской не осталось ни одной пары галош, — задумчиво протянул Харалд. — Только пальто Лундберга, его шарф и шапка. А ведь на нем были легкие ботинки. Он наверняка пришел сюда в галошах.

— Я тоже об этом подумал, — согласился Бюгден. — Может быть, спросим у жены?

— Да, пожалуй, — решил Харалд.— Но если Рамселиус надел галоши Лундберга, кто мог забрать галоши Рамселиуса? А может, Рамселиус пришел в университет без галош?

— Абсолютно исключено, — возразил я. — Зимой Юхан всегда ходит в галошах.

— Едва ли это наведет на след, но мне хотелось бы услышать, как объяснит свою ошибку сам Рамселиус, — сказал Харалд.

— Вечерами он обычно сидит в «Каролине», — заметил я. — Из «Альмы» он, конечно, пошел туда. Поехали?

Мы поехали в полицейской машине, Бюгден за рулем. Поднявшись по лестнице, мы вошли в вестибюль и тут же услышали голоса.

— Успокойся, — доносился из гардероба голос Рамселиуса. — Истерика не пойдет на пользу твоему давлению.

— Какая наглость! — кричал кто-то. — Все вы, юристы, такие! Вывернуться любой ценой! Если бы ты сразу признал свою вину, я, может, и простил бы. Тогда это была бы ошибка, а не злой умысел. Но попытаться отрицать очевидные факты! Стыдись, воспитатель молодежи!

Мы вошли в гардероб и остановились у дверей. Перед Рамселиусом полный седовласый мужчина потрясал в воздухе парой галош. Это был Абрам Карландер, профессор истории литературы. Юхан держался спокойно и насмешливо взглянул на нас.

— А вот и стражи закона, — сказал он. — Разрешите представить: прокурор, доцент Бруберг, комиссар уголовной полиции…

— Бюгден, — подсказал Бюгден.

Весь пыл Карландера сразу испарился.

— Мне и в голову не приходило вызывать полицию,— начал оправдываться он.

Юхан объяснил, что произошло.

— Дело в том, что, когда я пришел сюда, на мне были галоши Карландера. И как раз когда я снимал их, он вошел в гардероб и стал их искать.

— Я поймал тебя на месте преступления, — рассмеялся Карландер, к которому снова вернулось хорошее настроение.

— Когда вы пришли сюда? — спросил Харалд.

— Я сижу здесь с четырех, — ответил Карландер. — И прекрасно знаю, что пришел сюда в своих собственных галошах.

— Самое непонятное во всей этой истории то, что сегодня я здесь еще не был и пришел как раз перед вами, — сказал Рамселиус. — По логике вещей, я должен был бы надеть галоши Карландера, когда выходил из университета несколько минут назад. Но дело в том, что…

Вид у него был смущенный.

— Дело в том, что, со вторника я ходил в галошах Манфреда Лундберга. Видимо, надел их по ошибке в преподавательской. Что поделаешь, рассеянность… А мои галоши стоят здесь как ни в чем не бывало. — Рамселиус указал на пару галош возле стойки для зонтов. — Не могли же они сами прийти сюда из преподавательской, — закончил Рамселиус свою мысль.

Наклонившись, комиссар Бюгден взял эти галоши и сравнил их с галошами Карландера.

— Тот же фасон и тот же размер. Меток нет ни на той, ни на другой паре. Тем не менее каждый из вас легко узнает свои?

Профессора единодушно подтвердили. Рамселиус показал заветную царапину, Карландер — пятно на подкладке. Оба носили сорок второй размер. Карландер надел свои галоши и довольный отправился домой.

— Почему вы не сказали, профессор, что ходите в галошах Лундберга? — спросил Харалд.

— Я думал, это не имеет значения, — удивился Юхан. — Разве не так?

— Не знаю. Странно, однако, что ваши собственные галоши оказались здесь. На них нет никакой метки. И можно предположить, что кто-то принял их за галоши Лундберга, зная, что Лундбергу они больше не понадобятся…

— Вполне возможно, — согласился Рамселиус. — Но тогда убийца назло нам пришел в «Альму» без галош!

— Все это мы расследуем, — сказал Харалд. — Но вы уверены, что пришли сюда в своих собственных галошах?

— Не мог же я забыть их здесь! — возмутился Рамселиус. — Когда я пришел, они были на мне.

Мы пожелали Рамселиусу спокойной ночи и поехали ко мне. Я пригласил и Бюгдена. Потом мы обзвонили всех, кто мог иметь хоть какое-нибудь отношение к этому вопросу. Ни Марты с Германом, ни Эрика, ни Йосты дома не было. Ответил только Улин. Сказал, что носит сапоги. И во вторник был в университете тоже в сапогах. А вообще у него тоже сорок второй размер.

Больше мы его не расспрашивали. Галоши Манфреда куда-то бесследно исчезли.

Вечером мы пошли в кино. Фильм с Мэрилин Монро и Джеком Леммоном про Америку времен сухого закона. Джек Леммон и еще один парень переодеваются в женщин. Старый трюк, но фильм смотрится прекрасно и даже захватывает. После кино мы посидели с часок в погребке «Вермланд», выпили по кружке пива с бутербродами. Потом решили пройтись. Погода немного разгулялась, и, хотя по-прежнему шел снег, ветер почти стих. Мы шли по Осгрэнд мимо собора Святой Троицы. В окнах факультетской канцелярии горел свет.

— Кто это работает так поздно? — спросила Ульрика.

— Наверное, уборщица, — предположил я.

Мы перешли Эфре-Слотсгатан и пошли дальше. По дороге мы говорили о Марте Хофштедтер. Мне показалось, Ульрика ее недолюбливает.

— Ее семинары слишком легковесны, — сказала она. — Она любит порассуждать о том о сем, но у нее никогда нет плана занятий. Преподает без всякой системы, и получается какая-то каша. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Понимаю.

— Она не выделяет никаких направлений, не делает обзоров, — продолжала Ульрика. — Зато у нее в запасе множество историй из личной жизни писателей.

Дойдя до Кладбищенской улицы, мы свернули к Английскому парку.

— Ее собственная личная жизнь тоже не лишена пикантных подробностей, — заметил я.

— Она хочет, чтобы ее считали особой эмансипированной, это для нее дело чести.

— Эмансипированной? — удивился я.

— Называй это как угодно, — раздраженно фыркнула Ульрика. — Она спит с каждым встречным и поперечным. И скоро совсем доконает беднягу Германа. Каждый раз, как я его вижу, он выглядит все хуже. Всего несколько лет назад он был совершенно другой.

— Давно они женаты?

— Четыре года. Поженились, когда я была на первом курсе.

Мы остановились и попытались закурить. Чтобы прикрыть огонек от ветра, пришлось тесно прижаться друг к другу. Двинувшись дальше, мы вдруг заметили человека, бежавшего между деревьями Английского парка. Он выскочил из-за «Каролины». Сначала мне показалось, что человек бежит к нам, но он повернул к химфаку.