— Харофин легко достать? — спросил я.

— Он появился совсем недавно, но уже продается почти во всех аптеках. Его отпускают без рецепта.

Харалд перелистал свою записную книжку.

— Последний вопрос: как вы полагаете, когда Лундберг принял яд?

— Об этом мне трудно судить, — ответил Лонгхорн. — Думаю, примерно за час до смерти. Или, скажем, за час с четвертью. В таких крупных дозах харофин убивает за полтора часа. Но Лундберг умер не от яда.

Харалд встал.

— Ваш осмотр трупа, видимо, нельзя рассматривать как судебно-медицинскую экспертизу?

— Очевидно, нет, — согласился Лонгхорн. — Это было чисто медицинское исследование, на которое дала согласие вдова покойного.

— Тогда я пришлю вам постановление о судебно-медицинской экспертизе. И попрошу сделать анализ рвоты.

После этого мы попрощались и вышли из кабинета. На крыльце больницы мы остановились. Я закурил и посмотрел на Харалда.

— Итак, две взаимоисключающие причины смерти, — заметил он.

— Это значит, что сам факт убийства исключен, но преступник должен быть наказан за покушение на убийство.

Харалд кивнул.

— Следовательно, у тебя еще есть шанс отличиться, — сказал я.

Мы подошли к машине. Он молча завел мотор, и мы поехали к Эфре-Слотсгатан.

— Ты был вчера в кафе «Альма», — сказал он. — Кто там был еще?

Я задумался. Постепенно картина событий прояснялась у меня в голове. Манфред Лундберг умер около половины второго. Как сказал Лонгхорн, он, по-видимому, принял яд примерно за час до смерти. Или, скажем, за час с четвертью. Отсюда следует, что яд подсыпали не раньше чем в двадцать минут первого. А к тому времени все мы собрались в «Альме» и сидели там как минимум уже десять минут.

— Мы все были в «Альме», — сказал я. — Марта и Герман Хофштедтеры, Эрик Бергрен, Йоста Петерсен, Улин. Даже Рамселиус явился туда:

— Улин? — спросил Харалд. — Кто это? Я о нем никогда не слышал.

— Хилдинг Улин — Секретарь юридического факультета, — пояснил я.

— Что он собой представляет?

— Компанейский парень. Любимец женщин, ну сам понимаешь: тронутые сединой виски и тому подобное. Он полноват, но ни в коем случае не толст. Скорее крепкого телосложения. У него большая вилла в Кобу, где он обычно веселится. Обеды, которые дает Хилдинг, пользуются всеобщим признанием. После работы его почти наверняка можно встретить в баре отеля «Упсала».

— Женат?

— Развелся года три-четыре назад… Несколько раз я встречал его жену. Она живет в Салабакаре, воспитывает детей, а в свободное время пишет трактат о Ксавье де Местре.

— Как получилось, что все вы вдруг собрались в «Альме»?'

— Просто нам не терпелось поскорее узнать, как члены ученого совета оценили наши конкурсные работы. Результаты нам должны были сообщить вчера в двенадцать дня.

— А участники конкурса всегда собираются вместе, чтобы ознакомиться с результатами? — поинтересовался Харалд.

— Далеко не всегда, — ответил я. — Собственно говоря, в данном случае мы все оказались в «Альме» из-за Улина. Официальные результаты конкурса к сроку не были отпечатаны. Улин, как обычно, опоздал. А поскольку мы уже пришли, он попросил нас подождать в «Альме».

— Следовательно, вы все собрались в «Альме» не по предварительной договоренности, а случайно?

— Во всяком случае, я оказался там случайно. А договорились ли о встрече остальные, не знаю.

— Где сидел Лундберг? — спросил Харалд.

— Между Германом Хофштедтером и Петерсеном. Но потом пересел к Эрику Бергрену, немного в стороне от остальных, но за тем же столом.

— Кто предложил пересесть?

Вопрос был задан со зловещей быстротой. Я задумался.

— Не помнишь?

— Нет, кажется, помню… Помню, потому что сначала я сидел возле Эрика Бергрена. Манфред наклонился над столом и сказал что-то Эрику о книге, которую он взял с собой. «Давай пересядем, там мы сможем спокойно поговорить», — сказал он.

— Кто это «он»? — спросил Харалд нетерпеливо.

— Манфред, — ответил я. — Конечно, я не помню точно его слов. Но смысл их был именно такой.

— Следовательно, это Лундберг предложил пересесть. Ты уверен?

— Уверен.

— Значит, сначала Бергрен сидел возле Лундберга?

— Нет, Эрик сидел между мной и Хилдингом Улином, наискосок от Манфреда.

— Какой ширины стол?

— Я не мастер на глаз определять размеры, но, по-моему, метра полтора. Овальный обеденный стол, довольно грубой работы.

— А где сидели Петерсен и супруги Хофштедтер? Кто-нибудь из них сидел рядом с Лундбергом?

— Манфред сел рядом с Германом Хофштедтером. Потом пришел Йоста и сел рядом с Манфредом.

— Далеко они сидели друг от друга?

— Нет, все трое совсем рядом. И, кстати, все мы сидели очень близко друг к другу.

— Ладно, — протянул Харалд. — Завтра вечером я постараюсь организовать следственный эксперимент. Восстановить картину того, что произошло в «Альме». Если я не заеду к тебе раньше, увидимся вечером. Я позвоню.

Я выбрался из машины и посмотрел на окна своей квартиры. Света не было, видимо, Биргит еще не пришла. Харалд рванул машину с места, и в коробке передач что-то взвизгнуло. Он был так поглощен своими мыслями, что явно забыл выжать сцепление.

У меня не было никакого желания подниматься в пустую квартиру. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить. Поэтому я перешел Эфре-Слотсгатан и направился к дому, где жили Бринкманы.

В ночь со среды на четверг в городе бушевала такая метель, что даже старожилы подобной не помнят. В четверг утром я проснулся очень рано оттого, что ветер отчаянно стучал в окна. Метель выла и стонала. В комнате было холодно. Я натянул одеяло до самых ушей и попытался снова уснуть, но тщетно. Тогда я включил радио и нарвался на передачу для детей. В ней расписывали лето, солнце и зеленую траву. У артистки, которая читала текст, был удивительно чистый и звонкий голос. Как приятно, наверное, слышать этот голос рядом с собой в постели, когда просыпаешься поутру!

Я встал, сунул ноги в ледяные тапки и запахнул покрепче халат. Снег набился через окно в кладовую и насыпал на верхней полке маленькие, словно игрушечные, сугробы. Снег хлестал по окнам кухни и гостиной, оставляя на стеклах маленькие круглые пятна. Он кружился огромным непроницаемым облаком. Дом на противоположной стороне улицы казался совершенно белым, сама улица была засыпана напрочь, сугробы уже выросли на метр над машинами. Градусник за окном показывал минус восемь.

Около полудня я пошел в студенческий клуб на улице Святого Ларса почитать газеты. На открытой со всех сторон площади возле университета ветер меня настиг и заставил отступить в Епископский переулок. Гейер, мерзший на постаменте в университетском парке, был весь залеплен снегом, но держался, как всегда, молодцом. Муза, присевшая у его ног, вся оделась в белое. Никаких дорожек в парке не было и следа. Какая-то машина пыталась пробиться через снежные заносы. Мотор ревел, из выхлопной трубы летели клубы дыма, колеса бешено крутились, но ни с места.

Прочитав газеты, которые, как всегда, нагоняли тоску, я спустился в комнату с телевизором. Там, в подвале, можно было получить солидную порцию последних известий и прочих новостей.

— В такое бедственное положение мы не попадали вот уже десять лет, — говорил представитель таксомоторного парка репортеру телевидения. — Мы пострадали больше, чем за все праздничные вечера перед Рождеством, Новым годом и Первым мая, вместе взятыми. Это был просто какой-то кошмар. Мы делали все, что могли. Но шоферы отказались выезжать за город, где могли в любой момент застрять в сугробах. Несколько часов движение такси было полностью парализовано. Автобусное сообщение тоже шло с большими перебоями. Положение усугублялось тем, что из-за плохой видимости три автобуса столкнулись и их пришлось снять с линии. Управление городского хозяйства работало с полной нагрузкой начиная с трех часов утра в четверг. Ветер срывал крыши домов и валил телеграфные столбы. Снег парализовал железнодорожное сообщение и вызвал хаос на шоссейных дорогах. Настоящее стихийное бедствие.