— Мадьярский гуляш? — предложил официант.
Пауль снова посмотрел на лесника, который в ответ молча, но выразительно покачал головой. Официант удалился с заказом на жареную курицу.
— Я был настолько глуп, что согласился с его предложением, — заметил лесник, будто оправдываясь перед Паулем. — Мадьярский гуляш! Скорее мадьярская галоша!
— Я всегда готов учиться на ошибках, — улыбнулся Пауль. — Предпочтительнее на чужих, это обходится дешевле.
Они перекинулись парой слов насчет ресторанной кухни, сошлись на том, что лето выдалось холодным, а осень промозглой, и, наконец, разговорились о видах на погоду. Лесник в шутку заметил, что метеорологи наверняка бросают монетку, чтобы определить, что врать в прогнозе.
Появился официант с подносом, и Пауль уже собрался закруглять беседу, когда лесник подал ему руку.
— Полагаю, мне нужно представиться. Скродерстрем.
— Кеннет. Вы, видимо, здешний врач?
— Да. А вы тот, кто приехал выяснять обстоятельства смерти Стуре Боттмера?
«Не нужно притворяться,— подумал Пауль,— ты знал, кто я, едва я вошел в зал».
— Да, это я, — подтвердил он. — Кстати, я собирался вам звонить, доктор, и попросить о встрече утром.
— Попросите сейчас, — предложил доктор. — Или пошли ко мне, выпьем на ночь грогу! Тут всего несколько минут ходьбы.
— С радостью, — заверил Пауль,— только я…
— Ах так, — понял доктор, покосившись на минералку, которую Пауль заказал к ужину. — Значит, вы противник кружечки грога на ночь? В таком случае я сварю кофе. После него прекрасно спится.
У Пауля Кеннета были веские причины с благодарностью принять приглашение. Викторсон ему только что намекнул на проблемы, которые могут возникнуть в Аброке у нежеланных гостей. Пока доктора Скродерстрема никто не успел предостеречь, но наутро он уж точно будет в курсе.
Через полчаса он сидели на вилле доктора на Яблоневом холме. Хозяин предложил устроиться в его приемной.
— Там мы одновременно сможем присматривать за кофеваркой. — Он показал на электрический кипятильник в небольшой лаборатории. — Его мне приобрел городской совет.
— Очень мило с их стороны, — одобрил Пауль, — но не могли бы мы перейти к делу? Речь идет о последнем дне жизни Боттмера.
— Я как раз о нем и думаю. Самым заметным событием того дня стало то, что перед обедом я получил со склада Викторсона этот кипятильник… Потому я о нем и подумал. Потом…
Пауль наблюдал за доктором, рассказывавшим о визите Боттмера. В самом рассказе не было ничего нового, чего бы он уже не знал. Новым был только сам доктор.
Пауль неслучайно принял его за лесника. Врач был здоровенным мужиком могучего телосложения, округлое лицо и свежий румянец наводили на мысль о жизни на свежем воздухе. Его можно было представить скорее в спортивном костюме с походным посохом, чем в белом врачебном халате со шприцем в руке. Кто видел доктора впервые, не мог поверить, что перед ним интеллигент. Пауль украдкой покосился на застекленный книжный шкаф в приемной: затрепанный медицинский справочник, множество номеров «Шведского медицинского журнала», стопки рекламных брошюр производителей медицинского оборудования и лекарств. Так он себе и представлял. Вероятно, в Скродерстреме пациенты души не чают, подумал Пауль, и он настоящий благодетель для тех, кто, по счастью, страдает самыми несложными болезнями.
— И это все, — закончил доктор и отправился за кофе.
Кофейный аромат придавал безликой комнате какой-то домашний уют.
— Со сливками или без?
— Спасибо, без. Боттмер спрашивал про какую-то медсестру?
Доктор испытующе взглянул на гостя.
— Нет, к чему ему медсестра? Ведь он не был болен.
— Вот это я и хотел знать.
— По крайней мере, — чуть растерянно добавил доктор, — у меня было такое впечатление. Хотя на лбу у него не написано.
Пауль незаметно усмехнулся. Его поразило, насколько доктор Скродерстрем своим обликом и манерами необычайно напоминает знаменитого доктора Ватсона.
Доктор неверно истолковал его ухмылку.
— Нельзя недооценивать мнение специалистов, — обиженно заметил он. — Если хотите получить надежные сведения о состоянии его здоровья, обратитесь к его лечащему врачу.
— Меня интересовало первое впечатление искушенного практика, — заверил его Пауль.
— В таком случае, — сразу оттаял доктор,— можно сказать, что он был в относительно подавленном настроении, но по нему не было заметно никаких признаков болезни. Я уже столько вам наговорил, теперь пора послушать вас. Удалось вам составить свое мнение о его поступке?
— Боюсь, не слишком.
— Это хоть что-то. Расскажите, если хотите. Я умею молчать.
Врачу приходится посвящать немало времени пациентам и выслушивать тех, кто сидит перед ним в приемной и силится описать, как у него болит в груди, колет в спине или какие странные ощущения у него в желудке. Казалось, по крайней мере, в этих пределах доктор Скродерстрем полностью владеет своей профессией.
Он оперся на поручень кресла и выказывал все признаки живого интереса и неисчерпаемого терпения.
— Больше всего меня поразило, — сказал Пауль,— что с прощальным письмом явно что-то не так.
И он рассказал все то же, что и Викторсону. Врач задумчиво кивал.
— Кроме всего прочего,— продолжал Пауль,— я преподаю и родной язык. И утверждаю, что языковые навыки не формируются случайно. Боттмер был юристом, имел определенные языковые навыки, то есть смотрел на мир примерно как и я. Если он использовал множественное число, значит, именно его и имел в виду. Если написал «все двери передо мной закрыты», значит, имел в виду больше чем одни двери.
— У меня о запертых дверях и речи не было, — холодно отрезал доктор.
— Нет, я знаю. Собственно, и у Викторсонов тоже, хотя если его оттуда вышвырнули, использование слов «двери закрыты» можно счесть оправданным. Но больше чем этой единственной двери мы до сих пор не нашли. Значит, его должен был отвергнуть еще кто-то. Кто это мог быть?
— У вас есть идеи?
— Есть… А у вас?
— Я могу гадать, — сдержанно заметил доктор, — но результаты предпочту оставить при себе. Кого имеете в виду вы?
— Нотариуса Эркендорфа.
— Вы мастер гадания. Почему?
— Потому что я слышал об обстоятельствах его растраты. Ему неожиданно пришлось отчитываться, когда одна его клиентка умерла. Некая старуха… Впрочем, доктор, вы знаете это лучше меня. От чего она, собственно, умерла?
— От инфекции. Продолжайте.
— Речь не шла об огромной сумме. Полагаю, он мог бы привести все в порядок, если бы кто-то из его приятелей одолжил немного денег или если бы опекун наследства предоставил ему больше времени. Но его приятель Викторсон не желал рисковать деньгами, а опекун наследства Эркендорф времени не дал. Если. Боттмер вернулся в город, чтобы обвинить Викторсона в нежелании помочь, есть основания предполагать, что он собирался навестить и Эркендорфа, чтобы сказать ему пару ласковых слов, не так ли?
Доктор Скродерстрем вел себя так, что Пауль едва удержался, чтобы не закончить свои объяснения сакраментальной фразой: «Ведь это элементарно, милый Ватсон».
— Я бы до этого никогда не додумался, — признался доктор.
— Так я говорю глупости?
— О, нет, не глупости, только ничего такого не было. Ведь я спрашивал Эркендорфа, и тот заявил, что с Боттмером вообще не встречался.
Пауль пожал плечами.
— Мог и не встретиться. Мог в буквальном смысле запереть двери. Но ни за что в этом не признается, ведь это можно толковать как угрызения совести. И кое-что еще, доктор Скродерстрем! Ведь у вас не было никаких причин предполагать, что Боттмер навестил Эркендорфа. Но ведь вы его об этом спрашивали! Почему?
Доктор вздохнул.
— Вот так всегда, когда проговоришься. Дело в том, что я был на вечеринке у знакомых, где говорили о возвращении Боттмера и о том, зачем он приехал. И там прозвучало слово «шантаж». Разумеется, подозрения были необоснованны, но знаете, как бывает: в первую минуту человек обычно хватается за такое необдуманно брошенное слово. И тут я заметил, что Эркендорф или, точнее, его жена — на вечеринке были оба — этим очень задеты.
