Штабной майор собрал вокруг себя командиров в садочке напротив. Они окружили стол, врытый в землю под грушами. К столу жались две куцые скамейки, но майор стоял, и все стояли, и в этом тоже был тревожный признак поспешности. Видно, майор уже познакомился с командирами, узнал, остатки каких частей ночевали в селе… Теперь докладывал капитан с малиновой щекой. Он говорил громко и укоризненно. Люди измучены… Хуже всего с боезапасом… Чем воевать? Нет бензина для грузовиков, приходится бросать… Только что отправили медсанбат, чуть ли не изо всех машин слили горючее для четырех санитарных… Раненых много… Они взяли самых тяжелых…
Я невольно посмотрел на Белку. Мы могли бы отправить хотя бы Веню, а может быть, и старшину. Но мы не знали, что здесь, вероятно, на другом краю села, был медсанбат, ушедший только что…
Майор обронил слово, и капитан торопливо развернул свой планшет и расстелил на столе карту, а майор присел и повел по ней линию карандашом, иногда останавливаясь, присматриваясь и говоря что-то неслышное. Все сгрудились вокруг стола и закрыли майора. Что он чертил? Для организации обороны надо знать людей, но можно перезнакомиться и в бою. В бою? Сколько у нас хотя бы патронов?
Майор встал, и все расступились, дали ему пройти. Сейчас он уедет?
— Немедленно, — сказал майор, отвечая на чей-то вопрос, и повернулся к капитану. — Порядок и заслон обязательны. Вы отвечаете.
— Есть! — сказал капитан.
Заслон? Мы отходим. И выступать немедленно… Майор показал дорогу… Сейчас я вернусь в хату и расскажу старшине… Майор вскинул глаза, поглядел выше капитана, выше других, словно хотел увидеть, сколько можно…
— Там есть еще наши? — спросил он, махнув рукой за овраг, куда убегала тихая дорога.
— Так точно, — ответил капитан. — Должны…
И еще что-то прибавил, а майор улыбнулся — так совсем неожиданно улыбнулся, как будто в ответ на добрую шутку, но лицо капитана осталось тяжелым и угрюмым.
Майор повернулся…
Белка шагнул вперед, и я снова глянул на него и удивился, какой он стал худой за эти дни. Тонкая кожа облегла два комка под глазами. Он приоткрыл рот, хотел спросить… Что? Где артиллерийские мастерские?
Но майор уже пошел так быстро, что капитан откозырнул ему в спину, а Белка слова не вымолвил. Опоздал… Майор прошел мимо нас и захлопнул за собой дверцу броневика, в котором, похоже, больше никого не было. Броневик взревел мотором и круто развернулся, а потом рванул с места и опять весь закрыл себя пылью. Солнце слепило окна мазанок из-за спин людей, а люди стояли неподвижно и все смотрели, как пылил, удаляясь, броневик.
Повернув, он прибавил ходу и ринулся к оврагу, туда, откуда пришли мы вчера, но где еще оставались наши. Старая пыль поплыла дальше, прямо, а новая заклубилась над дорогой к мосту. Сейчас он висел над водой, которая задерживалась у коряжек, у веток, свисавших в нее с берегов, а веснами, наверно, в овраге стоял шум, вода пенилась, рвалась вперед, не замечая ничего, и сельчане построили через нее капитальный мост. Дальше, за мостом, дорога зигзагами одолевала высокий склон, заросший в самом конце мелким лесочком, и, юркнув в него, там, в лесочке, исчезала.
— Танки!
Это крикнул неожиданным басом, будто из пушки грохнул, длинный лейтенант, он следил за броневиком в свой бинокль и первым заметил: из лесочка на увале выдвинулись два танка. Может, наши? Но почему у них такие непривычные очертания?
— На них кресты! — заорал лейтенант, будто майор в броневике мог его услышать, но броневик катил.
— Расчет, к орудию! — голосом, прорезавшимся на крайней ноте, скомандовал Белка.
Мы побежали на свои места, и я думал, что сержант, наверно, забыл, какое у нас орудие. Но, как и Белка, я понимал, что мы обязаны выстрелить хоть раз. Снизу, из броневика, танков могло быть не видно из-за пыли.
Мы развернули орудие. Лушин вскинул конец лафета и всадил сошник поглубже в землю, Белка отдал команду приготовить бронебойный снаряд и целиться прямой наводкой. Эдька уже рванул рукоять гаубичного замка — он, как пробка, вылетел из ствола и откинулся на своей оси в сторону. Накручивая поворотные и подъемные рукоятки, я торопился. И услышал за плечом хриплый вопрос Сапрыкина:
— Да куда ж он?
Броневик выскочил на мост, и пыль, лениво сворачиваясь, отставала от него, и он покатил теперь весь на виду. Как голенький. И вдруг остановился. Какой-то миг он постоял на месте, попятился немного. Подумалось: сейчас попробует развернуться. Мост, казавшийся таким солидным, теперь показался досадно тесным. Танки могли расстрелять разворачивающийся на мосту броневик в два счета… А дальше? Мы вспомнили о себе. Танки двинутся на незащищенный мост, прогрохочут по нему через овраг, и в селе начнется мышиная паника. Суета, подхлестываемая лязгом гусениц и страхом от неведения: откуда они, эти фашистские танки, сколько их? Их никто не ждал.
Броневик тихонько начал сдавать назад. Танки не стреляли. Они остановились на склоне, и оттуда, конечно, немецкие танкисты оглядывали наше село и видели эти мазанки, и садочки, и, возможно, нашу гаубицу, и броневик. Он уже дополз до середины моста, сдавая назад, и вдруг стал подставлять под удар свой бок.
— Что он делает? — спросил Эдька. А немцы не стреляли.
— Боятся мост повредить, — сказал Сапрыкин. — Берегут для себя.
Танки двинулись к мосту, все быстрее, покачивая на склоне своими молчаливыми орудиями. Броневик замер, почти загородив проезд…
Я снова вспомнил, что выстрелить мы сумеем только раз, что вряд ли хватит времени накатить ствол для второго выстрела, если никто не остановит танки. И если нас не разнесет с гаубицей собственным снарядом, который Толя уже приготовился заложить в ствол. Может быть, целить в мост? Но там броневик… Все это продолжалось секунды, и не знаю, откуда взялась ясность ума, но я наводил старательно. Я целил в ближний виток дороги за оврагом, в последний виток между танками и броневиком, в тот виток, где серая пыль лежала еще нетронутой… Толя Калинкин вложил в гаубицу снаряд.
— Артиллеристы! — крикнул капитан. — Бейте, черт побери!
Он выругался покрепче, но мы не услышали этого, голос его заглушил неожиданный взрыв на мосту. Сначала все увидели, как из броневика выпрыгнул майор, совсем маленький отсюда, все же до него было довольно далеко, в своей новой фуражке, и побежал к нам… Что случилось? Мотор у броневика испортился, заглох, отказал? Майор не уедал отбежать и пяти шагов, как рвануло, хотя мы еще не успели выстрелить и танки приближались к мосту, не открывая огня.
Броневик запрокинулся и, охватываясь пламенем, рухнул в дыру, развороченную взрывом, под мост, в сонную воду с зеленой цвелью и желтыми кувшинками среди острой осоки… Майора тоже не было на мосту. Он не добежал до своего берега… А на противоположном склоне танки как раз спустились до того витка дороги, в который я наводил орудие… Эдька уже закрыл замок…
— Огонь! — пронзительно крикнул Белка.
Горячий воздух с его губ скользнул по моей щеке. Я дернул шнур. Ухнуло. Земля вскинулась возле остановившихся танков, но даже не задела их. Пламя лизнуло жерла танковых стволов — теперь немцы ответили нам.
— Стреляйте! — надрывался капитан, и Белка повернулся и огляделся.
Улица почти опустела. Некоторые командиры раньше ушли к бойцам, как только получили от майора приказ о выходе из села и нанесли на свои карты маршрут движения. Иные еще были здесь. Их вывела из оцепенения команда капитана:
— Всех из села! — Он отмахнул от плеча сжатым кулаком.
Бойцов тоже не осталось. Последние, пригнувшись, ползли от огня вражеских танков вдоль плетней, скрываясь за мазанками. Но кто-то двигался и навстречу, перебегая в промежутках между разрывами. Это были бойцы заслона, присланные своими командирами к капитану. Они и откликнулись на зов Белки:
— Сюда!
Несколько бойцов окружили нашу гаубицу, ствол которой осел и не двигался… Белка первым навалился на него, показывая, что делать. И все, кому хватило места, налегли плечами, руками уперлись. Один, совсем молоденький белобрысый мальчишка, спросил:
