То, что все хозяйство здесь приходилось вести на таком крошечном клочке земли, требовало от деревенских жителей невероятной изобретательности. Если бы какому-нибудь градостроителю предложили разместить поселок на таком зажатом между рекой и скалами тесном участке земли, он пришел бы в отчаяние и, безусловно, предложил бы выбрать другую площадку. Но все дело в том, что переселяться-то было некуда — на десятки миль вокруг были только голые скалы. Фарли высказал предположение, что задолго до появления европейцев индейцы из племени беотук наверняка использовали именно это место в качестве стоянки. Они не могли не оценить естественных преимуществ этого укромного уголка: он был надежно защищен от штормовых ветров, здесь было достаточно пресной воды и отсюда есть выход и к морю, и в центральную часть острова.
Пока мы разгуливали по поселку, местные жители разглядывали нас из-за занавесок. Наше появление по-прежнему оставалось главной местной новостью. Целые ватаги ребятишек глазели на нас, даже не пытаясь скрыть своего любопытства. Куда бы мы ни шли, дети не отставали от нас ни на шаг, их становилось все больше и больше, и вскоре мы с Фарли стали походить на Гамельнского музыканта, заворожившего своей музыкой и уводящего из города крыс.
Мы немного побродили в сопровождении нашего эскорта по тропинкам и, наконец, остановились у дверей местной школы. Скромно приютившийся на задворках поселка щитовой двухкомнатный домик явно нуждался в покраске. Маленькая англиканская церковь без колокольни, находившаяся рядом, была в таком же плачевном состоянии. Без сомнения, ни школа, ни церковь не считались здесь достопримечательностью, подобно ярко раскрашенным домикам.
Мы продолжали свою прогулку, и дети уже стали болтать с нами по-дружески, однако взрослые, которых мы встречали на своем пути, лишь вежливо кивали и спешили дальше по своим делам. Только одна любопытная толстуха в старом фартуке поверх платья не уходила от своей калитки, пока наша процессия не прошла мимо.
— Сказывали, тут приезжие разгуливают. Вот я и вышла посмотреть, — выпалила она, не сводя с нас глаз.
— А прекрасный сегодня денек, — сказал для затравки Фарли.
— Да, тепло, — согласилась женщина.
— В самый раз белье сушить, — поддержала я эту дружескую беседу, хотя на самом деле погода была не такой уж приятной — безветренно и душно. Да еще полчища гнуса вились вокруг.
— Да, милая, сегодня только и сушить, — сказала хозяйка. Она явно не хотела мне возражать.
Мы немного постояли, отгоняя гнус, и поговорили про погоду, про картошку и про наш «красивенький кораблик».
— И я страсть как люблю плавать по речке в лодке. Когда мой дома, мы часто садимся с ним в лодку и плывем. А нет его — мне одной скучно, — сказала женщина.
— А где он, ваш муж, в море? — спросил Фарли.
— Нет, добрый человек, он у меня в бакамсе, — ответила женщина. — Не скоро вернется. Когда самолет оттуда будет.
И, помолчав немного, она добавила:
— Да ведь он и в прошлом году в бакамсе был.
Мы не поняли, что она имеет в виду, и, отойдя достаточно далеко, чтобы она не слышала, Фарли спросил у одного из ребят, что такое эта женщина рассказывает про своего мужа, что с ним случилось.
— Да в бакамсе он, — лаконично и загадочно повторил один из мальчишек.
Было совершенно очевидно, что распространяться на эту т. ему он больше не намерен, и нам пришлось отказаться от дальнейших расспросов. Может, этот бедняга, угодил в больницу для умалишенных?
Я подумала, что за жизнь у этой женщины — появление нового лица для нее целое событие, вроде пожара, засухи или урагана. Интересно, много ли новых людей ей придется увидеть на своем веку? А я встречаю за один день в городе столько незнакомых людей! Мне захотелось узнать массу вещей: чьи это овцы, хозяйские или общие? Растет ли здесь что-нибудь помимо картошки? Куда они ходят за ягодами? Обо всем этом я расспрашивала детей, которые все еще тащились за нами, но они либо очень смущались, либо просто не понимали мою речь. Во всяком случае, они почти не отвечали мне. Наконец один храбрый малыш все-таки поведал мне, что возле речки «пропасть черники». И еще мы выяснили, что, «если пойти вверх по реке», можно увидеть множество чудес: и лососей, и форель, и лосей, и оленей, и куропаток, там и диких ягод полно, и дров для печки.
На крыльце большого желтого дома в окружении вороха древесных стружек седой мужчина что-то строгал ножом. Большой старый пес и с десяток кур бродили по двору.
— День добрый, шкипер! — приветливо крикнул он нам.
— С хорошей вас погодой! — отозвался Фарли и, воодушевленный проявленным к нему вниманием, спросил: — А что вы строгаете?
— Да метлы, как всегда… Заходите, заходите… И вы, и хозяйка ваша, — пригласил он.
Мы открыли деревянную калитку и, наконец-то оторвавшись от своих спутников, поднялись по ступенькам. Старик занимался изготовлением древнейшего предмета домашнего обихода — метлы. Она состояла из грубо обструганной ручки метра в полтора, которая внизу расщеплялась на тоненькие, как папиросная бумага, стружки. Для того чтобы нарезать такие стружки, требовались умение и ловкость. Длинные стружки потом загибались вверх и связывались, образуя, таким образом, пышный пучок. На крыльце в углу уже стояла связка готовых метел. Старик поднялся, взял одну и подал ее нам, чтобы мы рассмотрели получше.
— Я их из березы делаю, что вверх по реке растет, — сказал он.
— Очень красиво получается, — похвалила я, осматривая его изделия.
— Да ты возьми себе, красавица, возьми, — предложил он.
— Ой, что вы…
— Бери, бери. В доме пригодится. Я этаких метелок тысячи штук настругаю. Рыбозаводу продаю.
— Рыбозаводу в Балине?
— Ну да, и на остров Джерси. По сорок пять центов за штуку. И вон те завтра пароходом отправятся.
Подумать только, есть еще кустари-одиночки, которые зарабатывают себе на жизнь таким вот древним ремеслом.
— А где вы научились метлы делать? — поинтересовался Фарли.
Вопрос, очевидно, поставил старика в тупик, об этом его еще никто не спрашивал.
— Дак ведь тут чуть ли не каждый-всякий их мастерит, — сказал он. Точно припомнить, когда и как он овладел этим мастерством, старик не мог. В его времена каждый сызмальства учился ножом орудовать, деревья валить и воду возить. — Так вот, шкипер, звать меня Чесли Грин, — обратился он к Фарли, — а вас как величать?
— Фарли Моуэт. А это Клер, моя жена.
Я присела на верхнюю ступеньку крыльца и стала смотреть, как длинные стружки, словно в сказке, вырастали на конце новой метлы. На веранду вышла и засуетилась жена Чесли.
— Пожалуйста, заходите в дом. Незачем тут сидеть. Пожалуйте на кухню, — приветливо затараторила она, давая понять, что мне не следует сидеть на ступеньках и участвовать в беседе мужчин.
Я прошла за ней на кухню. Вернее, это я так решила, но, войдя в комнату и оглядевшись, я поняла, что меня привели в святая святых — в залу, где собирались только по большим праздникам. Здесь все блестело. Стены сверкали оранжевой краской. Линолеум «под паркет» сиял зеркальным блеском, отражая хромированные ножки стульев. Повсюду пластик и искусственная пленка «под дерево». Даже шторы были пластиковые. Вся комнаты сверкала, как начищенный самовар, который служит лишь украшением. Мы прошли через залу в кухню. Хозяйка предложила мне простой деревянный стул, который, судя по всему, из года в год заботливо подкрашивался новой краской.
Кухня была раза в два больше залы, но блестела ничуть не меньше. Здесь находилась большая сверкающая никелем плита, какие топят дровами и углем. Деревянный стол и стулья были выкрашены в ярко-желтый цвет, стены — алые, и потертый местами линолеум на полу был тоже подкрашен красной краской, только другого оттенка. На столике в углу красовалось живописное нагромождение тарелок и фарфоровых чайников, несколько фирменных каталогов и толстая Библия.
— Звать меня Перл, — с широкой улыбкой сказала жена Чесли. Во рту у нее не было ни одного зуба. — Я сейчас поставлю чайничек, и попьем чайку. Вы, милая, любите чай?
