Вырядившись таким манером, мы вприпрыжку пустились по тропинке, перебрались по мостику через Собачью Бухту и помчались по дороге, ведущей к Грязюке. Мы бежали, хохоча, точно дети, над нашими нелепыми одеяниями. Возможно, прохожие, попадавшиеся нам навстречу, и принимали нас за детей.

В доме у Ноя было шумно и весело. Хозяин встретил нас в пышном подвенечном платье. Обтрепанные края старого свитера выглядывали из выреза декольте, из рукавов… Из-под юбки с пышными рюшами торчали носки сапог. Мы застали Ноя в момент, когда он прилаживал к макушке сложное сооружение из шерстяной шапочки и приколотой к ней, спускавшейся на лицо подвенечной фаты. Помогала ему, взобравшись на стул и держа подушечку с булавками, четырнадцатилетняя Мэри. А четверо мальчишек, ее братьев, сидя за кухонным столом, покатывались при виде отца в женском платье.

Раньше Ной казался мне эдаким суровым зверобоем, который не боится ни бурь, ни хищников и смело рыщет по горам, по долам. Но вот он стоит передо мной весь в белых кружевах, а обветренное, морщинистое лицо расплывается в глуповатой улыбке из-под каскадов фаты, которую Мэри наконец-то удалось приколоть к шапочке. Смешно выпиравшие из рукавов подвенечного платья жилистые ручищи теребят бумажку с табаком, скручивая сигаретку.

— Погоди, Фарли, дружище, я сейчас! Присаживайтесь, хозяйка! — Ной кивнул на кухонный стул.

Из спальни появилась Минни Джозеф. Я не без удовлетворения отметила, что ее наряд очень похож на мой — тот же набор мужниной рабочей одежки. Для меня, начинающей, это было очень важно — значит, я одета, как надо. Минни, как и ее муж, ростом невелика, только в талии заметно шире. Она круглолицая, а у Ноя физиономия вытянутая, с квадратным подбородком. Бойкая Минни чужих не стеснялась, наше появление нисколько ее не смутило, как это частенько случалось с робкими женами Куэйлов.

Одна из немногих коренных жительниц, Минни имела кое-какой опыт общения с нездешними. И хоть сроду нигде, кроме Балины, не бывала, но ей нередко приходилось сопровождать Ноя в его охотничьих вылазках с гостями Фримэна — в качестве поварихи. Там-то Минни и перевидала немало всякого люда — американцев, канадцев и местных: врачей, адвокатов, коммерсантов. С кем только не сиживала Минни у костра, и со временем не могла не отметить, что, несмотря на внешнее различие, все люди в общем-то одинаковы. Рядом с ней и мне было легче освоиться в необычной для меня ситуации.

Третьей парой, собравшейся тогда с нами в ночные приключения, оказались брат Минни Гэс Барнс и его жена Дот. Оба в прорезиненных рыбацких плащах, а лица прикрыты кружевными занавесочками. Дот, худенькая и очень робкая женщина, за все время не проронила ни слова. Невысокий крепыш Гэс оказался пообщительней, как и сестра его Минни. Он работал ночным сторожем на рыбозаводе. Когда Гэс снял варежки, чтоб зажечь сигарету, я заметила, что на правой руке у него не хватает четырех пальцев. Лет пять назад, когда он служил на рыболовецком траулере, ему затянуло руку в лебедку. В здешних условиях, где мужчине, чтоб заработать на жизнь, нужны сильные руки, это настоящее бедствие.

Перед выходом Ной надел небольшой аккордеон поверх своего подвенечного платья, которое при ближайшем рассмотрении оказалось непривычно для свадебного туалета ветхим и здорово заношенным. Должно быть, пережило не один десяток рождественских праздников.

Сначала мы направились к дому, что стоял на противоположном берегу бухты Грязюки. Если напрямик от дома Джозефов, то тут всего метров сто, зимой же, когда приходится тащиться по обледенелой дорожке между скал, расстояние это вырастало в полмили. Наконец мы дошли, и я вздохнула с облегчением: несмотря на три пары чулок, сапоги все равно болтались на ногах, и я их здорово натерла.

Поднялись по крутым ступенькам. Ной заколотил в дверь.

— Пустишь ряженых войти? — заорал он не своим голосом.

Нас впустили; мы очутились в окружении многочисленного семейства. Казалось, кухня прямо забита детьми самых разных возрастов, а при них — еще две бабушки. Женщина, по виду хозяйка, убирала со стола, сносила все в кладовку. То и дело из дверей высовывались двое малышей в пижамках — выглянут и спрячутся. Остальное семейство тоже взирало на нас с огромным любопытством.

— Ну и ряженые, ну и красавцы! — сказал хозяин. Он сидел в кресле-качалке, куря трубку.

— Кажись, я их узнал, — произнес мальчуган-подросток, таращивший на нас глаза.

— Милли! Донни! А ну — в постель! — прикрикнула на малышей одна из бабок.

— А я вроде вон этого признала, — сказала хозяйка, ткнув Ноя в живот. — Ты не с Хэнн-острова ли, а ну, признавайся.

Ной замотал закутанной в фату головой.

— Ладно… а ну-ка ты, красавица, — не отступала хозяйка, ущипнув Фарли за зад. — Да я же тебя знаю! Ты вроде из этих, из Хэтчерсов… Арчи Хэтчерс, что ли? Или Мейбл? Давай признавайся!

Фарли снова замотал головой.

Дети заливались хохотом, старшие продолжали внимательно разглядывать, но ни один не догадывался, кто мы такие. Называли множество имен, мне совершенно незнакомых, и хозяева, и дети так и норовили заглянуть нам под маски.

— Какие ж вы ряженые, если не пляшете! — фыркнула вторая бабка.

— А ну-ка, гости, попляшите да и хлебните-ка глоточек! — хозяин вынес из кладовки бутылку.

Ной принялся наяривать на аккордеоне джигу, хрипло подпевая. Гэс и Дот немедленно пустились в пляс и заскакали с удивительной легкостью, несмотря на свои тяжелые резиновые сапоги. Звуки аккордеона преобразили нашу молчаливую чету. От шарканья и топота весь дом ходил ходуном. Танец привел хозяев в восторг, но все их догадки по-прежнему не попадали в цель. Не удержавшись, Минни Джозеф тоже стала пританцовывать, однако в легкости она заметно уступала брату с невесткой. Мы давно уже поняли, что в здешних местах лучшие танцоры — мужчины, Женщинам редко когда удается их переплясать.

Смотрела я, смотрела — и тоже не выдержала. Ведь в маске можно вытворять все что душе угодно. Ной продолжал играть какую-то непонятную мелодию: «Сам не знаю, что играю!» — то и дело приговаривал он; кроме этой, он знал еще одну, такую же задорную — вот весь его репертуар.

Кухонная плита жарко пылала, от нашей неистовой пляски я обливалась потом под своими бесчисленными одежками. Какую ж выносливость надо иметь ряженым!

На наше счастье, Ной, продолжая играть свою безымянную джигу, вдруг направился к двери, переступил через порог и затопал по ступенькам вниз, а вслед за ним и мы окунулись в благодатную свежесть морозной ночи. Мы заковыляли по обледенелой дороге и, только когда дом скрылся из виду, скинули свои маски, вдохнув морозный воздух, мы обрели силы для следующего визита. Такие похождения требовали немалой физической выдержки, мы с Фарли едва переводили дух, а нашим спутникам все было нипочем.

Войдя в очередной дом, мы оказались в такой же просторной кухне, только народу здесь было поменьше: хозяин с хозяйкой, девочка лет восьми (двое детишек-малолеток уже спали) да присевший рядом с ней на кушетку пожилой мужчина в пальто и шапке, судя по всему, он только что вошел в дом. Нас оглядывали не без интереса, но никто не произнес ни слова. Обе наши «дамы», Ной и Фарли, подсели на кушетку к девочке и старику, а мы, четверо «кавалеров», остались стоять у стенки.

Так мы молчали, как мне показалось, довольно долго. Девчонка лукаво глядела на нас, мать сворачивала и складывала стопкой выстиранные вафельные полотенца, а отец, чем-то напоминавший Ноя, человек с обветренным, худощавым лицом, молча стоял, уставившись на ряженых. Потом принялся отгадывать. Видно, ему кто-то подсказал, потому что довольно скоро он назвал Ноя и Минни. После этого ничего не стоило узнать Гэса и Дот. Но нас, последнюю пару в шестерке, никто узнать не смог.

Рядили, гадали, а мы только молча мотали головой — нет! нет! Нас щупали, в нас тыкали пальцем — все безрезультатно. Четверо наших друзей стояли, посмеиваясь, а мы так и остались неопознанными, так и не сняли масок.