— Думаешь, я совсем идиот? Каждый раз, когда я хочу поговорить, ты находишь миллион причин, чтобы отказаться! Ты даже в столовую ходить перестала, а сюда прибегаешь на пару минут, когда
точно знаешь, что не останешься со мной наедине или вообще не столкнёшься!
— У тебя больная фантазия, Ром.
— Я звонил тебе вчера вечером.
— Наверное, я была в душе и не услышала.
— Почему не перезвонила?
— Забыла.
— Ты стала слишком забывчивой, как я погляжу.
— У меня очень много работы! Ты сам знаешь, что это такое. Дай пройти, — Женя попыталась
отпихнуть от себя шатена, но он даже не шелохнулся.
— Скажи, куда делась моя девочка-зажигалка? — Роман провёл пальцами по её щеке. — Что ты с
собой сделала? Это не ты, Женька. Это кто-то другой, чужой и непонятный. Вернись, я прошу тебя.
— Да что вы все прицепились ко мне? — Копейкина повысила голос. — Не трогайте меня! Оставьте
в покое! Я что, так много прошу?
— Очень много. Жень, у Олега соревнования весной, а он, по словам тренера, думает явно не о них.
— Так вот в чём дело? Сними своему сыночку шлюху, пусть пацан напряжение сбросит!
— Думаешь, меня волнует только это? — тёмно-зелёные глаза вспыхнули гневом.
— А что ещё? Мальчик стал давать плохие результаты… — хлёсткая пощёчина обожгла щёку, не
позволив Жене продолжить.
— Иногда ты не замечаешь, как больно делаешь словами людям, которые любят тебя, — Смирнов
посмотрел на неё с сожалением и быстро вышел, оставив ошеломлённую девушку в одиночестве.
Потерев горящую щёку, Копейкина закрыла глаза и сползла по стене на пол, обхватив колени
руками. Больно. Ей тоже больно. Очень больно.
Она всю жизнь старалась быть сильной, жить вопреки, идти наперекор и не сдаваться, а сейчас
впервые убегала и пряталась от проблем. Лучшая защита — нападение. Эта стратегия поколений
только что образовала пропасть между ней и её другом. Другом, который за короткое время стал
ближе, чем многие за долгие годы. А как ей оставаться спокойной, если глядя на него, она видит
другого человека и тут же вспоминает пустой взгляд карих глаз, брошенный на неё с равнодушием и
толикой брезгливости? Мы видим то, что хотим видеть, и Женя не стала исключением. Все эти дни
она накручивала себя и изводила, находясь на грани срыва. Пружина внутри неё сжалась до предела
и только ждала момента, чтобы выпрямиться одним мощным толчком.
Спрятавшись ото всех у Лёни, она, коротая вечера с пачкой сигарет и бокалом коньяка, думала о
своей жизни, в которой пора было что-то менять. Нет, она ни капли не жалела о прошлом, она просто
хотела сделать что-то, способное избавить её от нахлынувших бурным потоком чувств и эмоций, которые были ей чужды. Перемены были резкими даже для неё самой, и она ещё какое-то время
пугалась отражения в зеркале. За несколько дней она превратилось в то, кем была теперь — робот с
запрограммированным набором действий. Так казалось проще. Проще, когда не подпускаешь никого
слишком близко. Со всем можно справиться, пока в твою душу не ломятся. Только вот Роману было
плевать на это, и он разворошил её эмоции, как мальчишка-сорванец — улей. Он срывал с неё все
защитные слои, проникая под кожу, и она, обороняясь, жалила его словами. Ужалив, пчела умирает.
Опустошённая, измотанная, выдохшаяся, Копейкина тихо всхлипнула. Слёзы. Откуда? Разве она
умеет плакать?
Громко переговариваясь, в курилку вошли Сизов с Финогеновым. Заметив сгорбившуюся тонкую
фигурку на полу, оба замерли. Щербатый первым пришёл в себя и дёрнулся к девушке:
— Женя? Жень, ты чего? Случилось что? С Лёнькой что-то?
— Всё хорошо, — отчеканив, она поднялась и, гордо выпрямившись, смахнула рукой слёзы. Никто
не увидит её падения. Никто. Ни один человек никогда не узнает, какой слабой она может быть.
— А ревёшь почему? — Толик сдвинул на переносице густые брови.
— Дым в глаза попал, — Женя натянула на лицо улыбку. Повернувшись к генеральному, она
ровным голосом произнесла: — Дмитрий Александрович, я увольняюсь. Заявление будет на вашем
столе через двадцать минут. А теперь, прошу прощения, мне нужно идти, — резким шагом, с
идеально прямой спиной, с высоко поднятым подбородком и устремлённым вперёд взглядом она
прошла мимо мужчин к выходу, унося с собой глубоко запрятанные эмоции, которым позволила на
мгновение вырваться наружу. Так и должно быть. Она сильная. Она справится.
Глава 46
— Ты что-нибудь понял? — Дмитрий с удивлением смотрел на закрывшуюся за Женей дверь.
— Я понял лишь то, что её ни в коем случае нельзя отпускать, — Щербатый прислонился спиной к
стене. — Вызывай Крюкова.
— Чёрт, я перестал замечать, что творится в моём офисе! Какой из меня руководитель?
— Хватит. Ты не можешь следить за каждым.
— А должен! — Сизов со злости пнул ногой лавку. — Толь, почему всякое блядство так незаметно
подкрадывается?
— Потому что это блядство. Расслабься, — Финогенов положил руку на плечо любовника. — Ты
найдёшь верное решение, я знаю.
— Спасибо за поддержку, — Дмитрий обнял мужчину. — Мне важно, чтобы ты верил.
— Эй, мы на работе, не забывай.
— Тяжело, находясь рядом, не прикасаться к тебе.
— Дома, всё дома, — Щербатый мягко отстранился.
— Ты сегодня работаешь.
— Потерпи до завтра.
— Легко сказать.
— Дим, не ной, — Толик теперь часто обращался к Сизову по имени, и если сначала любовник
дёргался, помня, что последний раз последовало за этим обращением, то со временем привык и
воспринимал как должное.
Они притирались друг к другу, стараясь как можно больше узнать о партнёре. Дмитрий даже к
шансону пристрастился, хотя всю жизнь слушал совершенно другую музыку. Прокрутив пару раз
«Кольщика» Круга, он сказал, что прежде не слышал такой надломленной честности и понимает, почему Финогенову это нравится. Он не лез к Щербатому с беседами о высоком, ценил его простоту
и прямоту и, как это ни странно, начинал любить Россию в его лице. Ту Россию, в которой есть
место обычным мужикам. И ещё он обожал слушать о Кирилле и мог по несколько раз
переспрашивать одно и то же. Он будто видел Антонова воочию, воссоздавал в голове образ этого
человека и сожалел, что никогда не сможет познакомиться с ним.
Раньше их общение в большей степени было односторонним, но сейчас Щербатый пытался
исправить это, активно интересуясь жизнью любовника и им самим.
— Я не ною, — Сизов устало вздохнул. — Котлет пожарить?
— Дим, мой желудок привык ко всему, но твои котлеты смогли его удивить, поэтому дождись меня, ладно? Заедь вечером к Ирке и перехвати у неё чего-нибудь.
— Да, ты прав.
— Но мне приятна твоя забота, честно.
— Не хочу, чтобы однажды ты променял меня на чей-то борщ.
— Уймись, я его и сам могу приготовить.
А за дверью, зажав ладонью рот, замерла любопытная Верочка Любимцева, тараща удивлённые
глаза и едва сдерживаясь от неприличных слов. Увидев Женю, вышедшую из курилки с каменным
лицом, она просто не могла не узнать, что же там произошло. Кто же знал, что услышанное
превзойдёт все её ожидания?
Осторожно ступая, она отошла подальше от двери и только потом позволила себе прибавить шаг.
Костя должен знать!
Сколько раз он восторженно говорил о своём обожаемом Финогенове! А кем в итоге оказался этот
жуткий тип? Педиком! Педиком, трахающимся с Костиным братом!
Вера бойко стучала каблуками по полу, направляясь к кабинету своего начальника. Он похвалит её
за то, что открыла ему глаза. Он поймёт, что она самая лучшая.
Пройдя через приёмную, она без стука вошла к Кондратенко и почти пропела:
— Костик, у меня такие новости!
— Что, слизала очередную кучу дерьма? — Константин оторвал взгляд от документов и с
