— Да этого доходягу ветром уносит! Брал бы с Олега Ромкиного пример! — возмутился Щербатый.

— Нашёл с кем сравнить! И не мешай мне общаться! В следующий раз один приеду. Всё Кириллу

расскажу.

Посмотрел на серьёзное выражение лица любовника, Финогенов засмеялся. Ему стало так легко на

душе, будто с неё тяжёлый камень сняли. Эта болтовня Дмитрия расшевелила в нём что-то. Обычно, предаваясь воспоминаниям на могиле друга, он не мог избавиться от давящего чувства вины, что это

он, а не Кир должен лежать в земле, и это вгоняло в хандру. Но сейчас, сидя рядом с

разбушевавшимся Сизовым, понимающим его состояние, как никто другой, и пытающимся как-то

смягчить это, он осознал, что можно сколько угодно корить себя, но ничего уже не изменишь.

Кирилл не думал о себе, закрывая друга. Он просто не мог поступить иначе. Жизнь близких была для

него дороже собственной. И если бы на его месте оказался Толик, он поступил бы точно так же и не

хотел бы, чтобы его лучший друг потом винил себя. Жизнь виновата.

— Дим?

— М?

— Я сварю сегодня борщ.

— Обещаешь?

— Ага.

— А рыбу мою по новому рецепту попробуешь?

— А это обязательно?

— Да!

— Хорошо, — обречённо вздохнул Щербатый.

— Кирилл, он при тебе обещал! — Дмитрий победно ухмыльнулся, подмигнув изображению на

памятнике.

— Ты на машине?

— Конечно.

— Поехали домой.

— Угу, только надо по дороге за жратвой для Дика заехать.

— А я и забыл.

— Ты вообще о собаке не заботишься!

— Началось, — Финогенов закатил глаза. Убрав в пакет чекушку и пустую стопку, он присел на

корточки возле могилы и улыбнулся: — Пока, брат.

— Оградку подкрасить надо, а то облупилась, — Сизов огляделся. — В следующий раз приедем и

займёмся обязательно.

— Из тебя бабка мастера на все руки сделала.

— Знаешь, с бабой Глашей по-другому не прокатит.

— Это точно.

Переговариваясь, они шли по узкой тропинке к выходу с кладбища, такого спокойного и тихого.

И только внезапно поднявшийся слабый ветерок нарушал эту тишину, шелестя в кронах деревьев и

шепча еле слышное: «Бра-а-ат».