же говорит!

Действительно, Финогенов что-то объяснял, размахивая руками, а «кольщик» кивал и широко

улыбался, поправляя сползающую на лоб шапку.

— Как они могут? — Павел повернул голову, скосив глаза на Иру. О том, что она в курсе ситуации, ему сказал Щербатый.

— Что могут?

— Кис, я знаю о них.

— Оу, вот оно что.

— Что ты думаешь об этом?

— Я лучше приму Димку, чем какую-нибудь тварь. Я люблю брата и желаю ему самого хорошего.

— Ты уверена, что из их отношений что-нибудь выйдет?

— Не думай, что мне легко далось принятие всего этого. У меня было время подумать, поверь, —

Финогенова улыбнулась, взглянув на Толика, плюнувшего на обучение и таскающего поленья в

дровяник. — Я не откажусь от него. От них обоих.

— Я и не прошу, — Павел повернулся и, приподнявшись на носки, поцеловал девушку в щёку. —

Мне просто надо привыкнуть.

— Презираешь?

— Я не могу презирать друзей.

— Воркуете? — довольно улыбающаяся баба Глаша вошла на кухню и села на стул возле печи.

— Доброе утро, — Крюков выглянул из-за Иры.

— Доброе, Павлуш. Иди, помоги Антонине воды в баню натаскать, а мы с Кисонькой блинов пока

напечём.

— Конечно.

— Золотце ты моё!

___

— Может, не надо? — Павел неуверенно покосился на берёзовый веник в руке Толика.

— Залезай! — мужчина кивнул на полки.

— Не дрейфь! Тебе выпала честь первым испытать на себе прелести русской бани, — подбодрил

Сизов, втягивая носом обжигающий сухой воздух.

— Плесни кипятка на каменку, — не оборачиваясь, велел ему Щербатый, наступая на пятящегося

Крюкова.

— Есть, шеф! — Дмитрий, шутя, вытянулся по струнке и приложил руку к банному колпаку. Где, что и как, он изучил, помогая Антонине Ивановне при растопке.

Блондин тяжело вздохнул и улёгся на доски, матеря про себя весь белый свет. Получив первые

несколько хлёстких ударов по голой заднице, матерился он уже вслух, со смаком и знанием дела. Не

каждый может выдержать такую жару.

— Как поёт! — ржал Сизов, с интересом наблюдая за процессом.

— Это ему наказание за любопытство, — хохотнул Финогенов и прошёлся веником по узкой спине.

— Не скули, Павлентий! Вся хворь из тебя сейчас выходит. Чуешь?

— Жизнь из меня выходит, — простонал парень. — Изверг! Садист!

Сжалившись, Толик окатил Павла холодной водой из ковша и продолжил начатое. Перевернув

беднягу на спину, он провёл веником по его груди и, подавив смешок, прошептал:

— Возбуждает?

— Пошёл ты!

— Ладно, потерпи ещё немного.

С полок айтишник сползал с помощью обоих мужчин.

— В предбаннике морс холодный. Глотни, передохни и возвращайся, — чёрные глаза сверкнули

весёлыми искорками.

— Нет уж!

— Тогда топай домой, красна девица. На башку полотенце накрути, а то не заметишь, как сляжешь с

простудой. Ополоснёшься после, раз уж совсем тяжко тебе.

— Напоследок! — Дмитрий перевернул над головой Крюкова таз с прохладной водой.

— Спасибо, — парень, стянув мокрый колпак, буквально вывалился из парилки.

— Следующий! — хлопнул в ладоши Финогенов.

— Я так быстро не сдамся.

— Не сомневаюсь.

Растянувшись на мокрых досках, Сизов упёрся лбом в сложенные руки и расслабился, закрыв глаза.

Ему нравились обжигающий сухой воздух, горячий веник и обнажённый мужчина рядом.

— Хорошо, — прохрипел он. — Парку поддай.

— Вот это по-нашему! — присвистнул Щербатый, исполняя просьбу.

Последним, с кем он парился от души, был Кирилл. Оба любили это дело и частенько подолгу

зависали в бане, даже Татьяну пытались пристрастить, но не смогли.

Дмитрий не терпел, как Павел, он кайфовал. Кайфовал по-настоящему.

Поменявшись местами с Толиком, он старательно орудовал веником, прислушиваясь к советам и

«облизывая» взглядом влажное волосатое тело.

— Ты когда-нибудь трахался в бане? — вопрос сам сорвался с губ и завис в раскалённом воздухе.

— По молодости было. Тогда моторчик работал лучше.

— А сейчас?

— А сейчас, — Финогенов перевернулся на спину и пристально посмотрел на пока ещё бывшего

любовника, — для этого дела предбанник предпочитаю.

— И многих ты в нём предпочитал?

— Двоих, — честно ответил Щербатый.

— Бог любит троицу.

— Думаешь?

— Уверен, — Сизов бросил веник в таз с кипятком. — Пойду, остыну.

Толик неподвижно пролежал пару минут после его ухода и, поднявшись, вышел следом:

— Я уже говорил, что ты умеешь уговаривать?

— Я не уговаривал, — Дмитрий сидел на деревянной скамье, откинувшись на спинку. — Каждый

волен выбирать.

— Будто я мог выбрать что-то другое, — Финогенов опустился на колени перед мужчиной и провёл

ладонями вверх по мускулистым бёдрам. — Трудно отказаться.

— Ты уже делал это не единожды.

— Да, но это действительно трудно.

Разговоров больше не было, потому что желание, томившееся в обоих, стремительно набирало

обороты.

Щербатый сгрёб в ладонь мошонку, оттянул несильно, отпустил и сжал пальцами вялый член, заставляя его наливаться кровью и твердеть под умелыми движениями. Добившись нужного

эффекта, он наклонился и, обхватив губами головку, насадился до конца. Отсасывал Толик со

вкусом, втягивая щёки и причмокивая. За пятнадцать лет он научился многому.

Сизов тяжело дышал и давил стоны, чтобы не привлекать внимание: кто угодно из домашних мог

пройти мимо бани и заинтересоваться доносящимися из неё звуками.

Свой колпак он снял, едва вышел из парилки, а финогеновский сбил рукой прямо на пол, чтобы

коснуться бритого затылка, ощутить это вновь, вспомнить.

Минет в исполнении Щербатого всегда был чем-то вроде красной кнопки, взрывающей все

ограждения.

Спустил Дмитрий позорно быстро, но по этому поводу не переживал — не подросток, только

вступивший в половую жизнь и считающий, что такое возможно лишь при каких-то отклонениях. Он

сполз со скамейки на пол, жадно поцеловал любовника, шаря руками по его крепкому телу, и, отстранившись, произнёс на выдохе:

— Наклоняйся, Толь.

Мужчина только хмыкнул в ответ, упёрся ладонями в деревянную спинку и, отставив задницу, резко

сжался и расслабился. Эта откровенная пошлость заставила Сизова сглотнуть и выдавить из себя

что-то матерное.

Удобнее устроившись сзади, он развёл в стороны волосатые ягодицы и провёл языком по

промежности. Приласкав морщинки сфинктера, он толкнулся внутрь, ввинчиваясь в плотные

мышцы, ослабляя сопротивление и даря удовольствие. У каждого есть свои слабости: доставляя

наслаждение Финогенову, Дмитрий сам получал не меньшее.

Его язык нырял внутрь и выныривал, кружил у входа, вонзался в самое нутро, скользил ужом и

извивался.

Щербатый уплывал от этого идеального ощущения друг друга. Они по-настоящему чувствовали

один другого, предугадывали каждое движение и ловили кайф.

Ласки Сизова были голодными, жадными — он скучал и пытался показать это.

Оторвавшись, он приподнялся и, смазав член валяющимся тут же кремом для рук, явно

принадлежащим Кисе, обхватил его ладонью, надрачивая. Ему не было стыдно. Да, он бесстыже

дрочил на стоящего перед ним в откровенной позе мужика и не видел в этом ни черта аморального.

Они такие, какие есть, и плевать, что об этом думают другие.

Доведя член до полной боевой готовности, Дмитрий выпрямился, стоя на коленях, и, приставив

головку к анусу, качнул бёдрами, надавливая. Расслабленные до этого мышцы сжались, пытаясь

вытолкнуть его, но их сопротивление было преодолено мощным толчком, выдравшим всё же из

горла Толика стон.

Нет, больно ему не было, но в резкости мало приятного после какого-то перерыва в подобного рода

сексе. Расслабляться он умел, а его тело привыкло к боли, гораздо сильнее этой.

Сизов двигался быстро, проникая мощными толчками, задевая простату, выходя почти до конца и