— Лишь бы в нас не полетели праздничные салаты.

— Я прикрою тебя.

— Рома, — Татьяна глубоко вздохнула, — я счастлива.

— Чёрт, — он понимал, как тяжело ей было признаться. Наверное, она впервые после смерти мужа

произнесла эти слова. — Тань, только не закрывайся от меня.

— Распахни своё сердце?

— Ты помнишь?

— Помню.

— Жаль, что ты не сможешь забыть и неприятные моменты, связанные со мной.

— Они часть нашей истории.

— Знаешь, — Роман сощурился, — мне кажется, что ты решила меня заболтать, а я настроен на

более приятное времяпрепровождение.

— И какие будут предложения?

— О, их будет много, — он резко перекатился, подминая под себя женщину.

— Заранее даю согласие.

— Я не сомневался.

Порой слова могут выразить гораздо меньше, чем жесты, движения, прикосновения и взгляды.

Часто мы говорим одно, но ощущаем совсем другое.

Единственным взглядом иногда можно сказать столько, сколько не скажешь за всю свою жизнь

разнообразием слов. Мимолётное прикосновение способно раскрыть глубины души и самые

потаённые тайны.

Язык жестов — язык наших чувств.

Слова всегда остаются лишь словами, даже если мы помним их, но память ощущений иная.

Нельзя забыть то, что помнишь кожей.

Бывает, рискуя, мы ставим на карту всё, но всегда есть шанс, что мы выиграем. Конечно, нельзя

исключать проигрыш, но надежда на то и надежда, чтобы жить, даже стоя на коленях и харкая

кровью.

Смирнов и Антонова рискнули, потому что оба не желали в будущем гадать, что было бы, если…

Это «если» люди слишком часто позволяют себе оставлять. Зачем? Его нужно гнать подальше.

Поддаться искушению не грехопадение — порой это возвышение.

Глава 34

Толик вдохнул свежий морозный воздух и закурил. Деревенская тишина всегда приносила ему

покой и умиротворение. Конечно, тишина эта была относительной в преддверие праздника, но по

сравнению с городской суетой весьма ощутима. Дик носился по двору, роя носом рыхлый снег.

Здесь, вдали от столицы, её нищенские редкие снежинки казались посмешищем на исходе декабря —

метель накануне изрядно постаралась, занеся двор. В тусклом свете фонаря виднелась расчищенная

дорожка, и Щербатый невольно хмыкнул, вспомнив, с каким усердием Павел орудовал лопатой, раскрасневшийся, вспотевший и смешной в старых валенках и заштопанной телогрейке. Крюков сам

вызвался ему в помощники, вероятно, смущённый повышенным вниманием со стороны Антонины

Ивановны и бабы Глаши и желающий хоть ненадолго вырваться из-под их опеки.

Парня приняли с присущим Финогеновым радушием, оценили его вежливость и образованность, но, ужаснувшись худобе блондина, вознамерились за праздники откормить его так, как обычно

откармливают свиней на убой. За сутки, проведённые в родительском доме своей возлюбленной, Павлу казалось, что он съел больше, чем за двадцать четыре года жизни. Толик видел, как бедный

малый, давясь, жевал третью порцию душистой, покрытой золотистой корочкой жареной картошки, заедая пирожками с мясом, «чтобы сытнее было», но не посмел отказать сердобольной бабке Глаше, подсовывающей ему домашние малосольные огурчики «в прикуску».

Ещё веселее стало, когда Крюков, изъявив желание помочь Щербатому, услышал от Антонины

Ивановны, что это замечательная идея, потому что физический труд на свежем воздухе способствует

хорошему аппетиту — нервный тик, начавшийся у блондина, Финогенов, наверное, никогда не

забудет.

Да, у Толика и в мыслях не было, что наступит день, когда их офисное «солнышко» будет

представлено его семье в качестве будущего родственника. Глядя на сияющую Кису и не

отстающего от неё ни на шаг Павла, сомневаться в том, что родство не заставит себя долго ждать, не

приходилось. Эти двое, казалось, дышали только друг другом. Жизнь — странная штука.

Затушив окурок в старой жестяной банке, стоящей на верхней ступени, Щербатый, спустился с

крыльца и, оставшись без защиты козырька, поёжился от неприятных ощущений, вызванных

падающими на бритый череп и тающими снежинками.

Пройдя через двор, он по приставленной деревянной лестнице поднялся на заметённую крышу

дровяника и посмотрел в тёмное небо, задрав голову. Это было его маленькой традицией.

— С наступающим, брат, — прошептав, он поднял вверх руку, сжав кулак. — Я не оставлю твоих

девочек, — эти слова он произносил каждый год, стоя на той самой крыше, где много лет назад они с

Кириллом, будучи совсем мальчишками, поклялись в вечной дружбе. Теперь он знал, что люди рано

или поздно умирают, но всё ещё верил, что там, за пределом, его ждёт человек с открытой улыбкой, поклявшийся когда-то всегда быть рядом с ним.

___

Павел, выйдя покурить, заметил одинокую крупную фигуру Финогенова. Ощущение, что он увидел

что-то слишком личное, въелось ему под кожу, но та осязаемая пустота, окружавшая брата его

девушки, толкала в спину.

Скрипнула дверь, и тонкие пальцы Ирины обхватили его запястье.

— Не ходи, — она произнесла это очень тихо, будто боясь, что её услышат. — Он общается с

другом.

— Он же там один! — Крюков дёрнулся.

— Нет. Он сейчас с тем, кто был очень дорог ему.

Конечно, он уже знал историю Кирилла Антонова, поэтому быстро понял, что Киса права и Толика

нужно оставить в покое, но его не покидало чувство сострадания к этому человеку, одинокому среди

толпы. Страшно так жить. Сколько он помнил, Щербатый всегда помогал окружающим, но что было

у него самого? В эту минуту, глядя на тёмный силуэт мужчины, смотрящего в небо, Павел особенно

чётко увидел его одиночество.

— Ириш, как он живёт? — невольно сорвалось с губ блондина.

— Как умеет.

Взявшись за руки, они молча зашли в дом, но оба понимали, что увиденное долго не сотрётся из их

памяти.

___

Финогенов спустился с крыши и, прислонившись спиной к лестнице, достал телефон. Совсем скоро

сеть будет перегружена, и ему не удастся поздравить знакомых. Обычно он делал рассылку

сообщений, но Лёне и Татьяне непременно звонил. Так как с Антоновой он уже созванивался, остался лишь Костенко. Толик знал, что его бывший сослуживец, не отступая от собственных

традиций, сейчас занят последними приготовлениями к новогодней вечеринке в клубе. У Леонида не

было семьи, с которой он мог бы провести праздничную ночь, но у него был клуб, его детище, которое он обожал и в которое вложил всего себя.

— Да? — Лёнин голос был притворно бодрым, но Щербатый почувствовал в нём усталость.

— С наступающим, рядовой Костенко.

— Спасибо, товарищ сержант! Взаимно!

— Как у тебя там?

— Ночь обещает быть жаркой! Музыканты уже на месте, работа кипит.

— Ты справишься, я знаю.

— Спасибо, Толь, — в разговоре возникла короткая пауза. Помолчав, Леонид осторожно произнёс:

— Мне Димка рассказал кое-что…

— Поздравь его от меня.

— И всё же?

— Что конкретно тебя интересует?

— Ты прекрасно знаешь. Мне никогда не нравилась эта сучка!

— Мы разошлись с Наташкой.

— Надолго?

— Навсегда.

— Толь, ты прости, ладно?

— Что такое?

— Когда он мне сказал об этой дряни и о ребёнке, я со злости, понимаешь… Я брякнул, не

подумав…

— Я понял, — Финогенов крепче сжал в руке телефон и глубоко вздохнул. Теперь ещё один человек

знает о его бесплодии.

— Это ещё не всё.

— Да?

— Он пришёл ко мне каким-то раздавленным и…

— Ясно.

— Злишься?

— Вы оба свободные люди. Почему я должен злиться?

— Ты ведь был с ним довольно долго.

— Забыл, сколько лет я с тобой?

— Это другое!

— Неужели?

— Твою мать, Щербатый, ты же знаешь, что я терпеть не могу всё это дерьмо, упакованное в слово

«отношения», но за то время, что вы были вместе, ни один из вас не наведался ко мне потрахаться, и