— И как всех пришедших, да? — спросил Джучи уже что-то связное.

Из-под копыт выпорхнула стайка куропаток, и Маркуз как-то очень по-простому вздрогнул. Это было необычно, и Джучи впервые увидел в своём враге человеческое.

— Кто ты такой, Маркуз?

   — Я подневольный человек, повелитель. Всегда, всю жизнь. Мой господин не снаружи — внутри, я чувствую его всё время. Не смогу объяснить, почему такое рабство куда страшнее. Матери своей я не помню, детства не помню, почти... Какие-то лысые скалы без леса, кумирни, жара... Нас всех (кого потом так страшно назвали — пришедшие) прежние хозяева продали несторианским священникам из Уйгурии. Даже не как рабов, нет, как снадобье... из-за того дара, — он всё, что у меня есть.

   — А те, прежние хозяева, кто они были? И что за дар такой?

   — Я их не помню, хан. А что до дара... ох, как сказать проще... У каждого своя страсть, так вот я могу её усилить и немного развернуть, как летящее в тебя копьё. Но если у врага копья нет, я беспомощен, как та бабочка. И ещё я могу сделать так, чтобы человек потом не помнил, что бросил это копьё.

   — Теб-Тенгри, ты сделал с ним такое? — осенило Джучи, который вдруг почувствовал, как его впервые за долгие годы отпустило.

   — Да, тогда, много трав назад, у колыбели Бату. Этот всемогущий шаман, этот всесильный служитель вашей богини Этуген имел желание — свалить Темуджина... Я разбудил это желание раньше срока и немного отвёл в сторону, потом сделал так, что он всё забыл.

   — Всё равно немало, — удивлённо откликнулся Джучи.

   — А твоя Уке решила, что его мощные чары я поборол своими, сильнейшими. Но сила-то была его, а не моя. Уке подумала, что я великий колдун. А я ничего не знаю, ничего не умею делать, кроме этого. А кто научил — не помню.

   — Наверное, кто-то слегка развернул твоё копьё и сделал так, что ты всё забыл? — ухмыльнулся хан, и Маркуз опять дёрнулся, как лошадь от слепня. — Не ты же один умеешь усыплять память?

   — Ну, легче твоей гордыне, повелитель, нет? Я даже не знаю, сколько мне лет.

Ничто так не радует, как чужая слабость. Конная прогулка затягивалась. Успокоившись, Джучи рассказал историю отцовой юности. Как к нему приходили таинственные люди со ЗНАКАМИ, и что из этого вышло. Поведал про незнакомого Бога, «который един». Маркуз махнул рукой:

   — Ах, это... Обычное дело, хан. Каждый считает себя самым умным. Уйгурская община Нестория богата... Много лет поддерживала всех христиан степи, чтоб были против Хорезма, чтобы тот торговать не мешал. Но христианские ханы кераитов и найманов погрязли в междоусобицах — уж какие там мусульмане. И тогда возник этот замысел — возвеличить одного из этих ханов, Тогрула, усилив его войска всяким обиженным вольным людом. Проповедники стоят дорого, но заплатить прорицателям, шаманам и отшельникам было чем. Но вокруг кого язычников объединять? Долго думали и решили, что вокруг сына того Есугея, который когда-то Тогрулу помог расправиться с мятежными братьями. Они там понимали: Тогрул помочь ему не откажется для своей же выгоды. Вот так и взошла звезда Темуджина... Из воздуха, из ничего, из золота. Это шептуны уйгурских христиан ЗНАКИ ему таскали. Сначала думали — пусть поможет Тогрулу и сникнет. Но Тогрул надежд не оправдал — не уважали старика в народе, уж больно добродушен. А Темуджин запел своим собственным голосом, слава его гремела... В ханы сумел пролезть — такого не ожидали.

   — Значит, в ханы он всё-таки сам выскребся... без помощи, — удивился Джучи, теперь он слушал спокойно и внимательно, но ему не хотелось думать, что Темуджин и сам по себе чего-то да стоит.

   — Нет, не так, — улыбнулся Маркуз, — из-за чужой беспечности. Ваши старейшины решили: подумаешь, хан. Пусть от врагов отмахивается, а мы будем жить, как жили. Не получилось. И вот тогда в уйгурской общине родился и вовсе сумасшедший замысел: не с мусульманами надо воевать — с джурдженьским Китаем. Только это для уйгуров-несториан было подобно прыжку через глубокий овраг: не достанешь той стороны — сломаешь шею, а уж если достанешь — золотые горы.

Но в том-то и дело, что монголы этой войны желали. Для них джурджени — ужас ночей, а у кераитов такой нужной злости к Алтан-хану не было. Для них что мусульмане, что люди Хуанди — какая разница. Спроси их, так сказали бы про купцов, привозящих диковинки, и всё. Что и говорить: кераитских жён и детей в Шаньдун не угоняли каждые три года. Не то монголы: под тутами мести джурдженям можно было всех монголов объединить. И тогда подумали: пусть кераиты будут под монголами, не наоборот. Всё бы хорошо, но Темуджин затеял совсем своё, неправильное.

   — Решил джурдженям помочь? Разбил татар?

   — Да, хан, так оно и было. Уйгуры прислали ему купца со ЗНАКОМ, а он не послушался. Тогда было решено, что Темуджина нужно гасить, как свечу, от которой вспыхнуло одеяло.

   — И вы поспособствовали тому, чтобы его продали в рабство...

   — Не мы, хан, не мы. Мои уйгурские хозяева... нас они тогда ещё не купили. Только без твоего отца всё, что с таким трудом создали, совсем развалилось. Да и обидно: сколько сил положили, чтобы его возвеличить. Что ж теперь, всё с подножья начинать? Но ведь в одну и ту же яму и зверь два раза не провалится. Наконец решили: чтоб джурдженей свалить, степь на Китай натравить, нужно Темуджиново знамя. Нет сейчас другого, что тут поделаешь? Тогда уйгурские несториане решили Темуджина вернуть, но хитро... как воскресшего Бога.

   — То-то, я гляжу, с нашей семьёй тогда так носились.

   — И вот в степях снова засуетились проповедники и шаманы с уйгурским золотом в тороках. А Темуджина нужно было освободить. Будет, решили, ему теперь наука, станет послушен. Для устройства его побега как раз понадобились мы — пришедшие. Только так нас ещё никто не называл.

   — Чтобы зачаровать стражу, — догадался Джучи.

Маркуз кивнул.

   — Мы крутились вокруг тех, кто держал твоего отца, целый год там увивались, вынюхивали, выслушивали, чем живут его тюремщики, чем дышат. Чтобы заставить человека подчиниться силе, нужно знать хоровод его страстей и слабостей. Дело оказалось труднее, чем мы думали. Десять таких, как я, «чародеев» (назвав себя так, Маркуз хитро улыбнулся) и сотни помощников кружились над джурдженями, как стая грифов над ещё живым хищником. Не только туман нагоняли, но и золото им совали, а повезло только мне. Мы нашли его разбитым, разочарованным, но жажда мести жила в нём, вот я её и подстегнул.

   — Вы не только «жажду мести», вы и страху на него нагоняли.

   — А как же? Не без того. Уйгурские интриганы решили, что с нашей помощью будут держать его на верёвочке.

   — Вы и держали. Он очень вас пугался.

   — Да, но недостаточно. Несториане хотели, чтобы я ходил за ним, как тень, и постоянно полоскал в своих глазах, но подобное мне не под силу. И никому из нас не под силу, так-то. Всё убеждал их: «Не считайте себя умнее других. Темуджин не дурак, он сорвётся. Беспечно думать, что я могу править огнём, как поводьями». В конце концов решили, что будет лучше лишний раз не маячить у него перед глазами, но быть... чтобы он знал: мы, пришедшие, тут, с ним, следим и направляем его руку. — Тут Маркуз как-то резко переменил тон и смущённо добавил. — Но и мы тряслись за свою жизнь, долго ли он такое вынесет? Потому и распускали о себе славу, как о могущественных колдунах: попробуй тронь, себе дороже.

   — Почему бы не сказать ему сразу, что вы люди уйгурских христиан, — спросил вдруг Джучи. — Вы советовали Темуджину жениться на несторианках, на уйгурские деньги он вооружал войска.

   — Но его же руками мы громили христианские ханства кераитов и найманов. Нет, он должен был догадываться, но не знать, теряться в догадках, бояться нас, как мангусов, но в то же время чувствовать — стараниями пришедших, вытащивших его из ямы, он там, где есть, ощущать, что мы посланцы не какой-нибудь земной общины, а самого Бога. Он должен был бояться спрашивать, откуда мы, а спросив, получать туманные ответы.