— Хватит ли смелости понять, — в её голосе звенел задорный металл, — или я говорю с одержимым мангусами? Если Небо определило твоё предназначение быть багатуром и белой костью — имей силу и мужество сделать родовитой свою собственную кровь. Разве не ради этой возможности столько лет умирали наши воины? Не ради ли этой правды прозорливый Тенгри возвысил твоего отца? Он — твой отец по выбору Вечного Неба, а не по глупости рождения. — Уке замолчала на мгновение, потом продолжила тихо, устало: — Хочешь узнать о себе — узнавай, но не шарахайся от правды, как вол от слепой плети. Перехвати эту плеть.

Она перевела дыхание... сказала:

   — Тем более что нас будет трое... Твоя кровь, — и она лукаво улыбнулась, — шаман гадал на лопатке, жди сына.

Конечно, никакие слова не способны были вытащить из Джучи застрявшие занозы, когда он был одинок. Однако появление в его жизни Уке разве не сделало его другим? В её глазах постоянно читал он самое важное: «Мне нужен ты, именно ты».

Он и сам не заметил, как повернулось его беспокойство в другую сторону... Раньше было так: «Я — отравленная падаль, напоминание о позоре. Это от меня до поры ? скрывают. Но ВДРУГ всё-таки не падаль? » А теперь, после появления в его жизни Уке, стало иначе: «Я ей нужен, пока она не узнает, что я отравленная падаль. А ВДРУГ всё-таки не поэтому...» И вот... наконец.

Долго Джучи смотрел на очаг, и наполняла его тело счастливая беззаботная слабость.

   — Что... что же ты ра-раньше-то...

   — Нужда не подоспела. Будешь ли думать теперь о нас, а не о том, какой ты несчастный?

После короткого молчания, одержимый небывалым приливом сил, он сказал, как припомнил:

   — Отец (ничего не кольнуло)... посылает меня на войну в Северные Горы, — «лесные народы» покорять. Зачем ему это? Не знаю.

   — Будешь копаться в себе, и что знал забудешь. — Она уже делалась привычно колкой[61].

   — Вернусь не скоро. Хотел не вернуться — теперь вернусь.

   — Не вернёшься — плохо мне будет, умучают. Хотел не вернуться — о ком думал? О себе, нелюбимом.

   — Вернусь, — твёрдо, как это умел отец, отчеканил незаконный сын, — и мы всё узнаем, ВСЁ узнаем.

И Джучи впервые за долгие годы торжествующе улыбнулся.

С тех пор как поплатилась за свой длинный язык неожиданным замужеством, окружали Уке облавным кольцом нелёгкие вопросы. Ответишь — вырвешься. Не разгадаешь — пропадёшь. А спросить — у кого?

Подтянутый молодой нойон, застенчивый, колючий и печальный одновременно, с которым она так неожиданно пересеклась на курилтае, сразу понравился ей. В девичьих грёзах о будущем являлся именно такой — медведь на верёвочке. Покорность и мощь в одном лице.

Мягкий ручной медведь обернулся мятущимся тигром, сыном самого главного, самого сильного здешнего зверя (или чудовища?). Удержишь ли такого в тонкой паутинке женских интриг? Но нет пути назад. Ежедневно, ежечасно рвутся непрочные верёвочки... Страшно. Садилась, обхватывала руками голову, гремела дорогими китайскими висюльками, думала.

Посватался Джучи — и воссияли торжеством лица её родичей. Радовались и злорадствовали. Чего им от этой свадьбы надо? Нечего и гадать. Вот, мол, смотрите. Пришла пора свалить безродных разбойников — «людей длинной воли». Хунгиратка Бортэ — жена Темуджина, хунгиратка Уке — жена его сына. Благородный обох хунгиратов волей Вечного Неба породнился с родом Борджигинов.

Сын родился в отсутствие отца, увязшего где-то в полночных горах. Никто не защитит от нахальных глаз.

Ходят родичи, посматривают на её младенца, надеются на лучшее. «Вырастет, своих к власти приведёт».

Если Чингис, петляя и сражаясь, хочет именно этого — возвеличить свой оскорблённый обох, — то правильнее всего стараться оправдать подобные ожидания. Её сын будет старшим в третьем колене и наследником Великого Улуса... после Орду.

Орду — отпрыск нелюбимой жены — беда невелика. Будет Воля Неба — отодвинем. Больше детей у этой пугливой утки не будет. Уж мы постараемся, не допустим.

Так да не так? О чём свистели, возносясь над пожарами, Темуджиновы сигнальные стрелы-йори? О том, что второе дело — откуда человек. Важно, что разумный и верный. От родичей своих отбивался юный Темуджин, из-за них мальчиком тёр шею о кангу[62], от них уползал по крутым урочищам в слепую ночь. Забыл ли?

Забыл бы — не раскидал бы людей по десяткам и сотням, не растоптал бы заветы предков.

Если так, не нужно с хунгиратами любезничать, пропадёшь. Безродные удальцы, «люди длинной воли», к власти Темуджином поставленные, изведут её сына.

Вечное Небо, вразуми. Куда гонишь стада и тучи свои?

Когда она узнала про тайну Джучи, всё стало понятнее. Если Джучи незаконнорождённый, то его настырные братья рано или поздно используют этот позор. Их воздетые туги[63] в этой борьбе — родовые святыни. Не станет над ними железного Колпака Темуджина, отправится Потрясатель к праотцам — и сметут её семью с пути, как шалаш сметает буран.

И Уке решилась. Её разящий меч, её союзники — выдвиженцы. «Чёрная Кровь — Белая Кость». Так они себя называют.

Ко времени, когда возмужает её Бату... уж она постарается объединить вокруг себя ТАКИХ ЖЕ, с тёмной тайной своего рождения или с безнадёжной явью такового. Надо искать друзей... Из кого выбирать? Не из безропотных слуг, а из НАСТОЯЩИХ людей хана.

Или тех, ЧЕЙ «выдвиженец» Великий Каган Темуджин.

«Вот это да? — удивлялась сама себе молодая хатун. — Как я помудрела за этот медовый год замужества!»

Дотошному мергэну[64] зверя не избежать. Вездесущий Тенгри, — обычно бог, покровительствующий лишь мужчинам, — похоже, удивился страстным молитвам слабой женщины, которой надлежит лопотать с его божественной супругой Этуген об умножении травоядных стад. Он удивился и натравил на неё Теб-Тенгри, своего главного служителя, верховного волхва Темуджинова улуса, заехавшего к ней в юрту через десяток дней после рождения ребёнка.

Бесцеремонно осмотрев младенца — тот сучил ножками и плакал, — высокий гость приказал зарезать барана — «гадать буду».

Теб-Тенгри взглянул на красноречивые, только ему понятные трещины на бараньей лопатке. Клюнул как птичка синичка несколько кусочков мяса из серебряной миски, чтобы достоинство аппетитом не ронять. Запил шулюном.

«Ну, давай вытаскивай свою травильную палку, вставляй мне в зубы», — стала терять терпение Укефудж. Зачем гость приехал, понятно — будет ссорить её с христианами, но что ссорить, и без того Никтимиш постаралась. Не увернёшься.

   — Великая Этуген прислала через духов назидание, — наконец-то произнёс главный волхв.

«Понятно, что не корову в стада. Не томи», — приготовилась Уке, как рысь к прыжку, но вслух не произнесла ни слова. Откажешь или согласишься, — всё одно врагов наживёшь.

   — Долго бились в небе серые кречеты с чёрными воронами, — продолжил гость, — да недоглядели, что давно кружат они над болотом. И вот, обессилев, упали вниз, но не прекратили яростно клевать друг друга. Чем больше клюют, тем быстрее их водяные духи в бездну тянут. — Он прилип взглядом к Уке. Поняла ли?

Что тут не понять? Сокол — Чингис-хан, вороны — чёрные жрецы алчного Мессии.

   — А клеваться перестанут, — продолжал шаман медовую речь, — в болоте сидючи, всё равно утонут. Небо наделило тебя разумом, хатун. Ясно любому — земля от битв великих кровью пропиталась, болотом обернулась. Привиделось мне, что Соколу — не выбраться из болота, не получится это и у Вороны. Чем быстрее поглотит их обоих многострадальная твердь, болотом ставшая, тем быстрее высохнет кровь... И заколосятся на твёрдой земле сытные зелёные побеги.