— Нет. И никогда не буду, — ответил Эдгар.

Заметив, что Гилберту неприятны эти слова, он добавил:

   — Благодаря дружбе, твоей и Рауля, я больше не чувствую такой горечи одиночества, как раньше.

   — Насколько я могу судить, другие тоже. Рауль всегда рядом с тобой. Ты ведь считаешь его своим братом, не так ли? Вы так хорошо понимаете друг друга?

   — Да, — коротко ответил Эдгар. Он поправил плащ на коленях. — У меня никогда не было брата. Была лишь сестра, Элфрида. — Эдгар тяжело вздохнул. — Она была совсем малышка, когда я уехал. Но думаю, что она уже выросла.

   — Может быть, через несколько месяцев ты будешь свободен и сможешь вернуться в Англию, — попытался Гилберт утешить Эдгара, тоскующего по дому.

   — Может быть, — тихо проговорил Эдгар.

Но желания вернуться в Англию у него становилось всё меньше. Прожив так долго в Нормандии, невозможно было не полюбить её. У Эдгара появились друзья. Невольно он стал интересоваться делами герцогства. С печалью он думал, что становится похож на Улнофа.

Когда Нормандию охватило восстание Бюсака, он забыл о своём сакском происхождении и о том, что в Нормандии он пленник. Эдгар так долго находился при нормандском дворе и так часто участвовал в разговорах о благе герцогства, что попытка нарушить спокойствие этой страны возмутила его так же сильно, как и нормандцев.

Он видел, как ко дворцу подъехал гонец, весь в дорожной пыли, а через час встретил Рауля.

   — Ты слышал, что случилось? — спросил де Харкорт. — Вильгельм Бюсак поднял восстание в графстве О против герцога.

   — Кто выступит против Бюсака? — нетерпеливо спросил Эдгар. — Лорд Лонгвилль или сам герцог? Я бы присоединился к ним.

   — Сам герцог, — ответил Рауль, притворившись, что не услышал предложения Эдгара.

Друзья шли по галерее, обсуждая, кто может присоединиться к Бюсаку, а кто выступить против него, как вдруг Эдгар понял, что говорит, как норманн. Он замолчал, не чувствуя себя ни нормандцем, ни саксом, а лишь молодым человеком, который хотел поехать на войну со своим другом.

Герцог быстро разделался с повстанцем, в этом ему горячо помогали братья мятежника: Роберт, который так неосторожно вверил замок О попечению Бюсака, и Хью, аббат Люксейля, срочно прискакавший в Руан, чтобы убедить герцога принять строгие меры, но опоздал. Этот совет был излишним. Герцог уже уехал в О, где, проведя свою самую короткую осаду, штурмом взял замок, расправился с оставшимся гарнизоном и принял решение силой выслать Бюсака из страны. Скоро до Нормандии дошли слухи о том, что Бюсак попросил убежища у короля Франции, которое и было предоставлено ему с большой любезностью. Этот шаг Франции многое означал: король начал проявлять враждебность по отношению к герцогу Вильгельму.

Восстание Бюсака было лишь одним из многих, охвативших Нормандию. Нормандия, четыре года помнившая о поражении при Вал-ес-Дюне, снова начала поднимать голову. Герцогство больше не находилось всецело во власти Вильгельма, и он хорошо понимал это. Большая часть лордов была всё ещё с ним. Крестьяне и горожане служили ему верой и правдой, так как он был справедлив к ним. Но встречались среди них и такие, кто предпочитал нынешней жизни прежнее беззаконие. Разбои снова стали привычным делом, убийства и пожары являлись наиболее частым способом разрешения конфликтов. Бароны пытались присвоить себе как можно больше земель, но герцог старался не замечать этого. Рука Вильгельма со строгостью карала только тех, кто нарушал спокойствие в его стране. Но и на второй год изгнания Бюсака из Нормандии волнения в стране, как рябь на воде, не прекращались. Пока бароны ограничивались набегами на соседские земли. Как-то раз произошло убийство во время свадебного пира, в другой раз банда разбойников на десятки миль сделала невыносимой жизнь честных горожан. Будь то убийство или разбой, можно было не сомневаться, что все эти действия тщательно готовились людьми, прятавшимися в Аркесе.

Спустя год после событий в Лилле до Нормандии дошли вести о том, что ярл Годвин и его сын Гарольд объединили свои войска. Затем герцог узнал, что король Эдуард вновь призвал Годвина и обоих его сыновей и подарил Тостигу, недавно женившемуся на Джудит, графство Нортумбрия. Глаза Эдгара засветились новым светом. Даже Улноф, на которого норманны оказали такое огромное влияние, стал хвастать, что король Эдуард не смеет выступать против людей своей крови. Казалось, герцог Вильгельм мало обращает внимания на происходящее, но однажды, оставшись наедине с Раулем в своих покоях, он стукнул кулаком по столу и в отчаянии воскликнул: «Что за ничтожество этот Эдуард! Но я думаю, тебе не стоит об этом говорить всем остальным», — добавил Вильгельм.

Ярл Годвин недолго прожил после восстановления своих прав. Весной стало известно о его смерти. Купцы из Англии привезли в Нормандию странную историю. Они говорили, что рука Господня сразила ярла Годвина у ног короля. Во время пира, устроенного королём в знак примирения, ярл попросил своего сына Гарольда принести ему нового вина. Подойдя к отцу, Гарольд чуть не упал, споткнувшись обо что-то. Он сумел восстановить равновесие и услышал, как ярл вспоминает старую пословицу: «Брат помогает брату». Король Эдуард, который не был столь взбудоражен происходящим, мрачно проговорил:

   — Да, мой брат Альфред тоже помог бы мне, будь он жив.

Ярл слышал о смерти Альфреда более чем достаточно. Не в его привычке было обращать внимание на стрелы, часто летящие в его сторону. Но в тот момент он был слишком пьян, чтобы не обидеться на слова короля. Разломав кусок хлеба, он разгневанно посмотрел в глаза Эдуарда и громко проговорил:

   — О, король! Если я как-то причастен к смерти Альфреда, пусть этот кусок хлеба застрянет у меня в горле!

С этими словами он демонстративно положил в рот хлеб, но вдруг стал дёргаться в конвульсиях и с пеной на губах упал на пол. Через час он был уже мёртв. А король Эдуард покачивал своей головой, словно бы говоря, что он вовсе не удивлён.

Но все эти захватывающие новости, даже растущая власть Гарольда не могли долго интересовать герцога. Гораздо больше его волновали дела в родной Нормандии, разваливающейся на части.

Они и привели его в беспокойный Котантен, откуда герцог собирался отправиться дальше на запад в сопровождении Сент-Совера. Конь его был готов, а рыцари ждали приказа о выступлении. Но в Валоньезе его догнал гонец на загнанной лошади. Усталый, он спешился и протянул герцогу запечатанный пакет. Вильгельм вскрыл кинжалом пакет, и из него высыпались тоненькие листы бумаги.

Послание было от Фиц-Осберна. В нём сообщалось, что не успел герцог пересечь Вир, как граф Аркес, находившийся под присмотром людей Вильгельма, стал настоящей угрозой для безопасности Нормандии. Он переманил гарнизон на свою сторону и теперь являлся хозяином замка, захватывая окрестные земли и обращая местных крестьян в своих рабов.

Герцог помрачнел. Изрыгая проклятия, он смял письмо в руке. Лорд де Сент-Совер встревоженно спросил, что случилось. И получил исчерпывающий ответ: герцог протянул ему скомканное письмо. Тот разгладил его и начал читать, в то время как остальные воины собрались во дворе и, гадая, что же будет дальше, стали перешёптываться.

Герцог взял уздечку Малета и, прежде чем виконт Котантена закончил читать послание сенешаля, был уже в седле. Конь под ним от нетерпения переступал на месте.

   — А теперь я посмотрю, кто из вас готов, — вспомнил чьи-то слова герцог. — Теперь я посмотрю, кто поедет со мной в Аркес, господа.

Вильгельм пришпорил Малета, и чалый понёсся вперёд. Едва люди успели разбежаться, чтобы не попасть под конские копыта, как герцог был уже очень далеко.

Несколько десятков человек поскакало за ним, и лишь шестеро выдержали длительную ночную скачку. По дороге из Валоньеза в Байо их стало ещё меньше. В Байо герцог быстро переговорил с младшим братом — епископом и через час уже был в пути. Его рыцари послушно следовали за ним, зная, что спешка не была очередным капризом господина. Но сейчас к армии графа Аркеса могло подойти подкрепление. Король Франции, всю жизнь завидовавший успехам Вильгельма, как говорили все вокруг, спешил на помощь графу. Остановить эту кровавую компанию герцог мог, лишь приехав в Аркес прежде него.