Рождественские каникулы мне были сильно не в тему, потому что в школе в кои-то веки становилось интересно. Совершенно нечем заняться, слишком холодно куда-то идти, так что я фактически просидел четыре недели, ковыряя в носу. Образно говоря. На самом деле я, конечно, не сидел четыре недели подряд, засунув пальцы в ноздри. Я имею в виду, что ничем особо не занимался. Если подумать, я и вправдунемало времени ковырял в носу – где-то четверть каникул, должно быть, – но речь вообще-то не об этом. Я пытаюсь объяснить, что в рождественские каникулы делать мне было почти нечего.

Прямо перед каникулами я чуть не попросил у Барри номер телефона, но в последний момент струсил. Номер можно было найти в справочнике, но я этого не сделал, потому что звонить ему домой было бы слишком странно. Не знаю почему – я просто не мог ему позвонить. Неловко.

На несколько дней вернулся из университета мой брат Дэн, и я готов был его расцеловать – такое почувствовал облегчение, когда у родителей появился громоотвод. Он такой себе типчик, мой братец. Как ни странно, очень много выпендривается, но, по сути, очень добрый. Вообще-то я терпеть не могу добрых, но Дэн добрый как-то очень правильно, – например, может давать тебе совет и одновременно мочиться, так что не чувствуешь, будто тебя опекают.

Дэн нечасто приезжает из Кембриджа, и, мне показалось, он изменился за тот год, что мы не виделись. Более уверенный в себе, довольный и к тому же впервые в жизни – в какой-то смутно приличной одежде. Ну, то есть, вкус у него по-прежнему был ужасающий, но теперь он, видимо, честно старался. Дошло до того, что я спросил про его серые кримпленовые укороченные брюки с боковыми карманами на пуговицах и неудачными пятнами от йогурта в промежности, а он сказал, что выбросил их, – трагическая потеря для культурного наследия нашей страны.

Кроме того – это звучит не фонтан, но тем не менее, – глядя на него, я успокоился, потому что начал думать, что если у нас в семье кто и педрила, то определенно не я. Все поддатые гены, что только бродят у нас в роду, видимо, ушли прямо в Дэна. Очевидно, на самом деле он не гей – ну, то есть, он же мой брат, – но когда я увидел его походочку и как он со всеми обнимается, я прямо-таки вздохнул с облегчением, ощутив себя сравнительно нормальным.

Рождество прошло на новых, по сей день неисследованных, необитаемых морских глубинах кошмара. Просто не могу на вас это вывалить. Скажем так все закончилось игрой в шарады. Представляете? 1986 год подходит к концу, превращается в следующий, движется к невообразимым, потрясающим открытиям эпохи информационной революции, а я сижу на диване со своей долбаной семейкой и притворяюсь, что мне смешно смотреть, как мой чокнутый, социально несостоятельный кузен силится изобразить “Охотников за привидениями”. Если бы Джон Лоджи Бэрд<Шотландский инженер (1888 – 1946), считается “отцом” телевидения.> знал, что в 1986 году люди так и будут играть в шарады, он бы, наверное, не сильно нервничал. Может, занялся бы психиатрией, и фронтальная лоботомия благословила бы нас своим присутствием несколькими годами раньше.

Назавтра после Дня подарков<Первый день после Рождества, когда по традиции дарят подарки слугам.> мы с Дэном отправились на экскурсию по торговому центру святой Анны, только что открывшемуся в Хэрроу. Засвидетельствовали свое почтение новой скульптуре “Салли: девочка со скакалкой”, которая возвышалась в центре города и, по-видимому, должна была обозначать средоточие местной жизнедеятельности.

– Ах, – вздохнул я, – наконец-то Хэрроу займет свое место на культурной карте мира.

– О да, о да, – ответил Дэн.

– Мне трудно сдержать слезы радости, Дэн.

– Не сдерживай их, Марк, не сдерживай. Скульптор был бы счастлив.

Рыдания сотрясли мое тело, и я положил голову Салли на ногу.

– Тебя так тронули эти две процарапанные дырочки у нее в глазах, милый братец?

– О да, о да. Они так ясно передают мысль скульптора, ту радость, которую ребенок способен обнаружить в простых вещах.

Нас вновь окатило волной невыразимого трепета.

– Дэн?

– А?

– Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете?

– Нет, милый братец, не знаю.

– Вымазать Саллино лицо какашками.

– В следующий раз, дорогой Марк, в следующий раз мы принесем с собой какашку в пакете.

– Скульптор был бы счастлив.

– Вполне.

Еще около часа мы бродили по Хэрроу глумясь над всем, что нам попадалось, однако Дэн постепенно начал скисать. Когда я спросил, что случилось, он сказал, что приехал домой не просто так.

Я спросил, зачем же он приехал, и он замолк. Внезапно мы стали страшно серьезны. Мне показалось, что Дэн вот-вот заговорит, и тут мы столкнулись с его старой подругой из начальной школы. Она окликнула нас через дорогу, и серьезность испарилась, как только подруга перешла к нам.

Дэн, похоже, обрадовался, когда она появилась, и хотя мы не виделись с ней года три, не меньше, обхватил ее руками и расцеловал в обе щеки. По-моему, очень нескромно. Бедняга Дэн – я его ужасно люблю, но общаться он не умеет, такой уж уродился.

Я ее легонько чмокнул с безопасного расстояния, хотя она мне всегда тайно нравилась.

В общем, мы втроем пошли пить кофе, а когда закончили, было слишком поздно возвращаться к прерванному разговору. Спустя пару дней Дэн уехал в Кембридж, так и не выложив, что собирался сказать.

К началу весеннего семестра стало ясно, что школьницы – слишком легкая добыча для Барри, и я предложил ему испытать свои силы на чем-нибудь посерьезнее. Барри сообщил, что теперь считает семяизвержение в обеденный перерыв немаловажным условием психического здоровья, и мы принялись выбирать из тех, кто работает в школе.

Составили список с комментариями:

Кухонный персонал: Жирные уродины

Уборщицы: Грязные уродины

Миссис Уэбб – препод: Нечеловеческая уродина по физике

Преподы по французскому:

Миссис Томас: Безгрудая уродина

Миссис Мамфорд: Не очень уродина

Мисс Голл: Неописуемая уродина

Жена директора: Старая уродина

Помощница библиотекаря: Скучная уродина

Наши обширные изыскания ясно показали, что имеется лишь одна кандидатура. Барри нацелился на миссис Мамфорд.

Несколько лет назад одного парня, с которым мы сидели вместе на французском, миссис Мамфорд оставила после уроков за то, что во время занятий он пялился на ее грудь. “Чрезмерное внимание к детали, не относящейся к предмету урока” – вот что она написала в записке дежурному преподу. С тех пор, несмотря на кататонически-унылый стиль преподавания и хроническое нежелание реагировать на шутки, она заслужила некое уважение учеников. Частично за красоту грудей, но главным образом – за это остроумие, слабо мерцавшее человечностью из-под непроницаемой раковины профессионализма. “Может быть, – думали мы все, – она не такая вежливая, замученная на службе домохозяйка, какую из себя корчит. Может, подо всем этим – остроумная, сексуальная, смешливая, приятная цыпа”. От ее образа самой скучной женщины на свете остались одни обломки.

Та единственная шутка, написанная мелким, ровным почерком в записке дежурному преподу, которую читали всего двое (грудосозерцатель и дежурный), изменила всеобщее мнение о миссис Мамфорд. Сделала ее загадочной. Как если бы миссис Мамфорд прошла над вентиляционным люком, и ее длинная коричневая плиссированная юбка вздулась, открыв чулки, подвязки и кожаные трусики с шелковыми клиньями.

С того дня, как разошлась байка про записку дежурному, парни у нее на занятиях часто приходили в подозрительное возбуждение. Ходили слухи, что отнюдь не все липкие наросты под партами в ее классе – жвачка.

Искусство соблазнения – очень тонкая вещь. Если вы, конечно, не обладаете даром исключительной сексапильности: в таком случае соблазнить – как не фиг делать. И нам сильно повезло, что Барри был сексапилен, поскольку оба мы располагали, мягко скажем, минимальным опытом соблазнения. Мы остановились на таком плане действий: