Тамара, озадаченная поведением доктора, не мешала. Она стояла поодаль, ожидая его распоряжений. Чтобы помочь ему успокоиться, она осторожно произнесла:

- Вы, вероятно, знаете этого больного?..

- Еще бы! Еще бы мне не знать Бориса! - возбужденно воскликнул Ветров. - Вы и не предполагаете... С этим человеком мы вместе кончали школу. Мы жили с ним в одном городе. И мне его не знать!.. Ах, чорт! Мало ли госпиталей в России, так надо же, чтобы он попал именно в наш! Судьба какая-то... И так ему не повезло. Судя по тому, что написано здесь, - он снова взял со стола историю болезни, - положение серьезно. Вы видели его? Как он?

- Молчит... Мне не сказал ни слова.

- Это на него непохоже... Однако, пойдемте... - качая головой, он двинулся по коридору вслед за сестрой. - «Может быть, это не он? - пришла успокоительная мысль. - Разве мало Ростовцевых на свете... Но там сказано: «лейтенант», «Борис Николаевич»... И год рождения... Нет, он! Конечно, больше некому быть... А Рита? Какой будет удар для нее. И бывают же такие совпадения...»

В палате стояли две койки. Одна была свободной, на другой лежал человек, до плеч покрытый серым одеялом.

Ростовцев сильно изменился. Лицо его похудело, нос заострился, глаза ввалились. Шея до подбородка была забинтована толстым слоем белой марли. От этого он не мог поворачивать голову и лежал неподвижно, следя за вошедшими одними глазами. Несмотря на перемену, Ветров сразу узнал его по рассыпавшимся на подушке светлым волосам.

Крупными шагами подошел он к койке и протянул руку:

- Здравствуй, Борис! Узнаешь?

Раненый долго и пристально смотрел на посетителя лихорадочно блестящими глазами. В них не было ничего - ни удивления от неожиданной встречи, ни радости. Они блестели невыразительно, и Ветров подумал, что это - от повышенной температуры.

- Узнаешь? - повторил он, наклоняясь.

- Узнаю... Здравствуй... - прошептал Ростовцев одними губами. - Мне трудно говорить... Шея...

Ветров слегка приподнял одеяло и сам пожал его руку. Он почувствовал, каким слабым и неуверенным было ответное пожатие. Сестра, подойдя сбоку, вынула термометр.

- Тридцать девять и семь, - шепнула она. - На одну десятую больше.

- Что ж, возьмем тебя в перевязочную, - произнес Ветров, обращаясь к Борису. - Там и посмотрим, что делать дальше.

Ростовцев, удерживая его, сделал слабое движение одними пальцами.

- Погоди, - зашептал он, морщась от боли. - Резать будешь?

- Не бойся, только посмотрим. Может быть, у тебя гной скопился. Его нужно убрать и тогда станет легче и пропадет температура.

- Резать... не дам. Не дам... Меня уже хотели резать... Не дал. И тебе не дам... Пусть лучше... так. Мне без ноги... не жить.

- Ну, не волнуйся и молчи. Говорить тебе вредно. Отрезать ногу тебе никто не собирается. Я же сказал, что только посмотрим и удалим гной, от которого у тебя температура. Я удивляюсь даже, почему тебя в таком состоянии везли. Лежать тебе нужно. Это просто ошибка врачей, которые тебя смотрели.

- Я сам настоял, - ответил Ростовцев, все так же морщась. - Они хотели меня резать, оставить без ноги. Я сам не дал... И тебе... не дам.

Заметив, с каким трудом Борис говорит, Ветров вышел, чтобы не утомлять его. Он видел, что ранение Ростовцева серьезно. Не решаясь осматривать его самостоятельно, он вызвал в отделение Михайлова, чтобы вместе с более опытным врачом сделать заключение о том, как поступать дальше. Если бы речь шла о ком-нибудь постороннем, он не стал бы беспокоить старшего хирурга. Но с Ростовцевым он не мог поступить иначе. Слишком сложны были взаимоотношения между ними, чтобы Ветров решился взять в свои руки на свой страх и риск его судьбу.

Михайлов пришел через час. Он был явно не в духе оттого, что его подняли ночью. Об этом говорило его кислое измятое лицо с красными, не совсем проснувшимися глазами.

- Ну, что тут у вас произошло? - спросил он, по обыкновению сильно картавя.

Поздоровавшись, Ветров пояснил, что прибыл серьезный больной, и он счел необходимым консультировать его с ведущим хирургом.

- Дайте историю болезни.

Ветров предупредительно исполнил его требование. Михайлов пробежал глазами исписанный листок.

- А вы сами смотрели больного? - спросил он, хмурясь.

- Я полагал, Лев Аркадьевич, что нет смысла тревожить больного дважды и поэтому решил вызвать вас тотчас же. Я ограничился лишь беседой. Выяснилось, что на этапах эвакуации ему была предложена ампутация бедра, но он от нее отказался.

- Тут и выяснять нечего, это указано в истории болезни, - Михайлов иронически взглянул снизу вверх на стоявшего перед ним Ветрова.

- Простите, этого я не заметил, - смутился тот.

Михайлов протянул ему только что отложенный лист и подчеркнул ногтем соответствующее место. От ногтя на бумаге остался длинный небрежный росчерк. Чьей-то рукой здесь было написано, что от предложенной операции больной отказывается и, согласно своей настойчивой просьбе, эвакуируется в тыл. Под этим стояла подпись Ростовцева. Ветрову ничего не оставалось, как промолчать.

- Давайте больного на стол, - сказал Михайлов, надевая халат.

Перевязочная была залита ярким светом. Стеклянные столики с инструментарием блестели особой больничной чистотой. Их выкрашенные белилами ножки легко касались пола. В глубине комнаты двигалась белая фигура сестры, бесшумно переходившая от столика к столику.

- Начнем с шеи, - сказал Михайлов, приподнимая пинцетом марлю. Он бегло осмотрел широкую, с разошедшимися краями, рану, тянущуюся от правого угла челюсти наискось книзу. - Это неопасно. Через месяц останется шрам и больше ничего. Положите пока мазь Вишневского, - сказал он. сестре. - Теперь показывайте ногу... Между прочим, вам повезло, голубчик, - обратился он к Ростовцеву. - Задень вас осколок сантиметра на два поглубже, и вам пришлось бы распрощаться с белым светом. Вы счастливый.

- Возможно, - улыбнулся одними глазами раненый.

Сестра осторожно разбинтовала ногу, лежавшую в шине. Толстый слой ваты насквозь был пропитан желтовато-коричневыми выделениями. Повязка пристала к ране, и когда врач попытался ее отделить, Ростовцев скрипнул зубами.

- Отмочить! - скомандовал хирург.

От повязки исходил неприятный запах. Слабый раствор марганцовки сначала стекал поверх, затем начал впитываться.

Через некоторое время повязка была снята. Михайлов бегло взглянул на открывшуюся раневую поверхность. Рана начиналась выше колена и доходила до середины бедра. На неповрежденной коже слегка выступало какое-то пятно неопределенного оттенка. Оно было похоже на синяк, рассасывающийся после ушиба. Михайлов сдвинул у переносицы брови и, сделав в сторону пятна порывистое движение пинцетом, спросил Ветрова:

- Видите?

- Да.

- Придется все-таки делать ампутацию.

Ветров ничего не сказал.

«Неужели гангрена?» - подумал он про себя и испугался.

Ростовцев, напряженно следивший за выражением лиц осматривавших его врачей и ловивший каждое их слово, на секунду закрыл глаза и прошептал:

- Не дам...

- Что не дадите? - резко повернулся в его сторону Михайлов.

- Не дам ногу резать... Лучше...

- Вам что, жизнь надоела, голубчик? - грубовато бросил хирург. - Хотите на тот свет отправиться?

- Пусть. Теперь... все равно...

- Не дурите! Вы - человек военный. Я и этот доктор - ваши начальники. Вы обязаны нам безоговорочно подчиняться. Мы желаем вам добра и спорить с нами бессмысленно! - Считая, что разговор окончен, он повернулся и перед тем, как выйти, бросил в сторону сестры: - Готовьтесь к ампутации!..

- Послушай, Юрий! - обратился раненый к оставшемуся Ветрову. - Ты же понимаешь... Этого нельзя!.. Понимаешь?.. Это... это... - он не докончил и закашлялся, морщась от нестерпимой боли. Успокоившись, он с каким-то отчаянием смотрел ему в глаза, надеясь отыскать в них что-нибудь спасительное.

Ветров попытался его успокоить. Он сказал, что волноваться рано, что это только предварительный осмотр и что, безусловно, будет сделано все, чтобы сохранить ногу. Но, говоря, он чувствовал себя неуверенно, и Ростовцев уловил в его голосе этот оттенок. Внезапно он упрямо сжал губы и отвернулся, молча думая о чем-то своем. Ветрову показалось, что он не верит ни единому его слову. Оборвав следующую фразу, он махнул рукой и вышел вслед за Михайловым. В ординаторской он застал его натягивающим шинель. Небрежно брошенный халат лежал рядом на стуле.