Ветров нагнулся к ране, и его голова скрыла от Риты неприятную картину. Это помогло ей несколько успокоиться. Анна Ивановна вытирала кровь марлевыми шариками и бросала их в сторону. Вероятно, она сделала не так, как хотел Ветров, и он сказал ей несколько слов сквозь зубы. Рита поняла, что он сердится. На месте Анны Ивановны она бы обиделась на его замечание, потому что оно было резким. Но Анна Ивановна молчала и, не возражая, стала лишь быстрее работать. По нахмуренному лицу Ветрова Рита догадалась, что у него что-то не ладится. Больной, лежавший до этого молча, застонал.

— Больно... больно, доктор... О-ой, больно...

— Потерпите... одну минутку... Сейчас кончаю... — Ветров, занятый своим делом, цедил слова скупо. — Не двигайтесь! — возвысил он вдруг голос, когда больной попытался пошевелить руками. — Я вам говорю: лежать спокойно! Вы не маленький. Надо терпеть!..

«Какой он жестокий, — подумала Рита. — Неужели же он не видит, что человеку больно?»

Она снова взглянула на Ветрова.

В это мгновение из раны бросилась вверх тонкая красная струйка. Кровь забрызгала его щеку и хлестнула на белое полотно халата, оставив на нем яркие пятна.

— Ах, чорт!—Вырвалось у него. — Пеан, скорее... Я же русским языком говорю: пеан!.. — он бросил злой взгляд в сторону сестры, подавшей ему по ошибке не тот инструмент.

Опять в глубине раны что-то щелкнуло, и Анна Ивановна облегченно вздохнула.

— А у вас кровь на щеке, — сказала она.

— Пусть. Умываться будем потом. — Ветров на секунду оторвался, чтобы передохнуть, и покачал головой.

Вспомнив о Рите, он повернулся в ее сторону. Необычайная бледность поразила его. Рита сдерживалась из последних сил и была близка к обмороку.

— Идите отсюда! — властно приказал он ей. — Слышите? Идите домой сейчас же!

Его голос несколько отрезвил Риту. Она повернулась и, покачиваясь, пошла к выходу, плохо соображая, что с ней творится. Перед ней, как в тумане, стояло его лицо с застывшими капельками крови на щеке и та красная струйка, которая так ее испугала. Только когда она шла по коридору, она поняла, что ее выгнали. Именно выгнали, потому что она едва не потеряла сознание. Это смутило ее, и она почувствовала себя виноватой. Ей стало неприятно оттого, что это видела и Анна Ивановна, и сестра, которая подавала инструменты, и еще кто-то, бывший в операционной. Она обиделась сначала на себя, а потом на Ветрова, который обошелся с ней так грубо. И от этого почувствовала себя оскорбленной. Ей захотелось пожаловаться кому-нибудь близкому, захотелось, чтобы кто-то разделил с ней ее настроение и успокоил. Первой мыслью было пойти к Борису, но, уже взявшись за ручку двери, она раздумала.

«Разве он поймет?» — мелькнула мысль. От этого у нее появилось раздражение к Борису. Она скоро забыла про него и прошла в ординаторскую. Усевшись в кожаное кресло, на котором перед операцией отдыхал Ветров, она вновь задумалась о случившемся:

«Если раньше он не замечал меня, то теперь, после того, как увидел мою слабость, он будет просто презирать меня. И для чего мне понадобилось проситься на эту операцию?.. Загорелось, словно глупой девчонке!..»

Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как покинула операционную. Не отдавая себе отчета в том, зачем сидит и не уходит, она ждала возвращения Ветрова и в то же время боялась с ним встретиться.

Он пришел нескоро. Войдя, он тяжело опустился на стул, как человек, смертельно уставший от непосильной работы.

— Кончили? — спросила его Рита, стараясь определить, осуждает ли он ее или нет.

— Да.

— Все сошло удачно?

— Кажется, да.

Рита помолчала.

— Скажите, вы не сердитесь на меня? — спросила она, стараясь не смотреть на него.

Ветров сидел, опершись локтями на стол и закрыв лицо руками. Опустив их, он устало взглянул на Риту:

— За что?

— За то, что я так глупо себя вела. Я чуть не потеряла сознание...

— Ах, вы об этом... Нет, не сержусь. С непривычки это бывает. Вы же никогда не видели операций, в том все и дело... — Он достал папиросу, закурил и с удовольствием глубоко затянулся. — А вы не обиделись?

— За что? — спросила в свою очередь Рита.

— На мой окрик.

— Нет, — солгала Рита. Его вопрос внезапно ее обрадовал, потому что он звучал, как извинение. — Нет, нисколько.

— Когда оперируешь, всегда нервничаешь. Говорят, что даже люди, оперировавшие всю жизнь, и те нервничают перед операцией. — Ветров снова затянулся. — Хорошо, что я еще сдерживаюсь и не ругаюсь. А иногда, признаться, ругнуться хочется. Но самое большое, что я себе разрешаю, это чертыхнуться. И то в самом крайнем случае, когда никак молчать нельзя.

— А сегодня такой случай был? — спросила Рита, вспомнив струйку крови.

— Сегодня был, — согласился Ветров.

Он бросил в пепельницу недокуренную папиросу и сидел, снова закрыв лицо руками и отдыхая.

Его черные волосы растрепались и лежали неровно. Рита смотрела на них, и вдруг где-то далеко, далеко в ее сознании родилось желание подойти к нему так, чтобы он не заметил, и разгладить эти непокорные жесткие волосы.

Два дня Рита не показывалась в госпитале. Почему-то ей не хотелось встречаться с Борисом, и она под различными предлогами откладывала свой очередной визит к нему. Она предполагала, что ее отсутствие не будет беспокоить его, и ограничилась коротенькой запиской, где предупреждала, что ей нездоровится. Но она не была больна: ей нужно было время, чтобы на свободе подумать о своих отношениях с Борисом.

Рита чувствовала, что в эти отношения вкрадывалось нечто новое. Она не могла еще понять, что именно, но это новое было очень похоже на отчуждение. Она помнила, что еще в первый момент встречи с Борисом, он показался ей не таким, как прежде. Его неподвижная поза, повязка, скрывавшая его шею, тихий шопот, которым он с ней беседовал — все это делало его в глазах Риты жалким. Да, и тогда она пожалела его. Пожалела, как, вероятно, пожалела бы всякого, кто оказался на его месте.

Первое время к жалости, которая появилась у Риты, примешивалось чувство раздражения на то, что его ничем не выделяют из остальной массы раненых. Потом она постепенно привыкла к этому и украдкой стала наблюдать за ним, невольно сравнивая его с другими. Ничего подобного она не делала раньше. Она как-то слепо считала его лучше других, и результаты сравнений теперь поразили ее. Она увидела, что он был таким же человеком, как и многие, со слабостями, с недостатками и с достоинствами. Правда, последних он имел несколько больше, чем первых, но это не меняло дела, потому что большинство ее знакомых отличались подобными же качествами. Были они и у Ветрова, за которым она в последнее время много наблюдала.

Однажды, возвращаясь к себе, Рита прошла мимо своей двери и нерешительно постучала в комнату доктора Воронова. Она предполагала извиниться, если ей откроет Иван Иванович, и сказать, что у ней есть дело к его товарищу. Ей пришлось повторить стук, чтобы дождаться разрешения войти. Голос Ветрова приглушенно донесся до нее, и, услышав его, она заколебалась: входить ли?

Помедлив, она вошла.

Ветров был один. Он лежал на кровати, смяв одеяло и заложив руки за голову. В комнате было темно. Распахнутое настежь окно выхватывало четырехугольник вечернего неба с красноватым после захода солнца горизонтом. Кровать стояла в дальнем углу, и Рита не сразу рассмотрела Ветрова.

— Здравствуйте, — сказала она, когда он поднялся навстречу, загораживая своей фигурой часть окна.

— Добрый вечер... — Ветров включил свет и, пожав ей руку, пригласил садиться. — Иван Иванович сегодня дежурит, — продолжал он. — А я остался за хозяина... Лежу вот и думаю...

— О чем? — поинтересовалась Рита.

— О вещах, для вас непривлекательных...

— И все-таки, о чем же?

— Во-первых, о собаках... — медленно ответил Ветров.

— О каких собаках? — удивилась Рита.