Занятия по уставам проводились в длинном эллинге, где строили шлюпки и где приятно пахло свежеструганными досками.
— Командир роты послал курсант Ковтун снять пробу пищи на камбузе, — импровизировал Акопян, разъясняя устав. — У самой двэри его встретил командир отделения и посылает драить лагерный гальюн. Какой приказание вы выполняете?
Все уже знали, что устав требует выполнять последнее приказание. Но Пашка кричал:
— Первое!
— Нэверно, — довольно поправлял его Акопян. — Выполняется всегда последний приказание.
Старший лейтенант Акопян служака из служак. Недавно Сикорский ждал очереди в лагерной парикмахерской. Вдруг туда вошел полковник Дмитриев. Сидевший в кресле Акопян немедленно встал, вытер недобритую щеку салфеткой и уступил место полковнику.
В конце сентября заметно похолодало. Ночи стояли глухие, темные. Дни сократились. По утрам в низинах на землю ложился густой туман. Только под лучами поднимавшегося над горизонтом солнца он медленно редел и рассеивался. Но днем еще было тепло. По субботам утром по вековой флотской традиции в лагере начинался аврал. Убиралась территория, желтым песком присыпались наркомовские дорожки, вытряхивались и проветривались постели. Только после этого отправлялись на дамбу стирать робы. Вдали был хорошо виден Кронштадт. Плоский, как доска, остров Котлин, окруженный, словно наседка цыплятами, фортами, высокий купол Морского собора.
— Послушай, Миша, а почему Финский залив называется Маркизовой лужей? — спросил Алексей.
Миша усмехнулся. Он знал много, но здесь, в лагере, перед лицом сиюминутных забот и дел его знания оказались никому не нужными. Временами он испытывал чувство, будто все то, чем они с отцом с таким увлечением занимались, происходило много лет назад, и сейчас следует лишь быстрее все забыть. Освободить место для всех этих бесчисленных уставов — строевого, дисциплинарного, внутреннего, гарнизонного, корабельного…
— Маркизовой лужей называется только часть Финского залива от Ленинграда до Кронштадта, — пояснил он. — В царствование Екатерины морским министром России был маркиз Траверси. При нем кораблям было запрещено плавать дальше Кронштадта.
Они шли по выложенной из больших камней дамбе, искали место поровнее. Наконец, остановились, сбросили белье. Замочили робы в воде залива, потом натерли мылом «Кил», растворимым в соленой воде, стали бить о камни. От нескольких стирок жесткая и грубая парусина посветлела, стала тоньше, мягче.
— Скоро будет, как батист на рубашке д'Артаньяна, — сказал Миша Зайцев.
Стираную робу развесили на цепких колючках шиповника, на росших вдоль опушки леса молодых березках, разложили сохнуть на камнях.
— Расскажи о Кронштадте, — попросил Алексей. — Ребята мало что знают. А прочесть негде.
— Заложен Петром I в 1703 году как форт на подступах к Петербургу. До революции был городом-казармой. Даже улицы имели две стороны — бархатную и ситцевую. Архимандрит Кронштадтский Иоанн славился на всю Россию своей реакционностью и тем, что творил чудеса, — польщенный вниманием, с удовольствием рассказывал Миша. — Сектанты обожествляли его, считали вновь возвратившимся на землю Иисусом. Кстати, в соборной гостинице происходило историческое совещание о проведении Октябрьского восстания. А на Якорной площади стоит памятник Макарову.
— Ты что, там был? — спросил Пашка.
— Нет, не был. Просто читал.
«Вот черт, — позавидовал Алексей. — Все знает. Как энциклопедия».
Между валунами дамбы лежали остатки водорослей, ракушки, занесенные ветром листья. Алексей шел позади всех и думал, что за этот месяц и ребята, и он сам здорово изменились. Словно сошла и исчезла куда-то вчерашняя детскость, беспричинный гогот по любому поводу, парии стали серьезнее, собраннее.
Они дошли почти до конца дамбы, остановились.
— Баско, — радовался Васятка, снимая обувь и опуская ноги в прохладную воду залива. — Тихо. Почти как дома.
— Как дома… — усмехнулся Пашка. — К службе привыкай, родимый. — Он потянулся, сладко зажмурился, сказал мечтательно: — Гитару бы сейчас. — И неожиданно запел:
Обниму я тебя, как обмоткою,
Как винтовку к ноге я прижму,
В твои губы прямою наводкою
Поцелуев штук двести вкачу.
«А у него хороший голос», — Алексей с удивлением смотрел на Пашку. До сих пор только Щекин из всего отделения оставался для него загадкой. Манеры Пашки, жаргонные словечки, вскользь брошенное упоминание о «малине» с несомненностью говорили, что он из блатных. Но, чтобы иметь такие дорогие часы, мало быть просто блатным…
— Спой еще, — попросил Алексей.
И Пашка охотно запел снова:
И ты, мой друг, был тоже и лучше, и моложе,
И девушка клялась любить навек,
И сочинил ты песню, что нет ее чудесней,
И верил сам, наивный человек.
Алексей вспомнил девушку, с которой познакомился здесь же неделю назад. В ту ночь заболел его подчиненный Юра Гурович и он решил сам отстоять вместо него последние два часа на посту в конце дамбы. Стоять было жутковато. Узкая полоса камней далеко вдавалась в море, и казалось, ты остался на необитаемом острове один, всеми забытый. Так прошел час. Внезапно из-за туч показалась луна, и он увидел неподалеку от дамбы яхту. Сносимая ветром, она быстро приближалась. Алексей взял винтовку на руку, крикнул:
— Стой! Сюда подходить запрещено.
Но было уже поздно. Сначала ветер прижал яхту бортом к камням, потом она села на мель. Мужской голос проворчал: «Черт побери, только этого нам не хватало!» Послышался смех, и женский голос сказал: «Поздравляю вас, сеньор Васко да Гама!»
С яхты спрыгнули в воду двое. Судя по фигуре, мужчина был немолод, коренаст. Вокруг шеи у него болтался шарф. Рядом стояла девушка. Они сделали несколько неудачных попыток столкнуть яхту с мели, но, видимо, она сидела на камнях достаточно прочно. Тогда они поднялись на дамбу.
— Профессор Якимов из Академии наук, — представился мужчина, протягивая Алексею удостоверение и светя на него карманным фонариком. — А это моя дочь Лина. Помогите нам, молодой человек.
— Позор тебе, папа, — заговорила девушка. Голос у нее был низкий, грудной. Толстый шерстяной свитер подчеркивал стройность фигуры. — Вон же виден Васильевский остров. А нас куда занесло?
— Ладно тебе, обличительница, — засмеялся профессор. — Я же не Геннадий. Мне простительно.
Алексей удивился, что ночное происшествие не испортило ни профессору, ни его дочери настроения.
— Говорил, надо засветло возвращаться? Кто упрямился? Кто хотел плавать в темноте?
Алексей снял ботинки, закатал брюки. Вдвоем с профессором они вошли в воду. Яхта раскачивалась, но с камней не сползала.
— Тяжелая, — сказал Алексей.
— Да, неудачная яхта. Типа «Компромисс». Сложная в постройке, дорогая, а мореходные качества хуже, чем у шверботов.
Алексею пришлось раздеться до трусов, почти по грудь погрузиться в воду. Только когда изо всех сил он надавил на нос яхты плечом, она заскрипела и медленно, словно нехотя, сползла на чистую воду.
— Премного вам благодарен, юноша, — сказал профессор. — Выручили вы нас. — Он придерживал яхту, чтобы ветер ее снова не посадил на камни, помогая дочери забраться на борт. — Как вас величать, ежели это не военная тайна? — И узнав, что Алексей Сикорский, проговорил: — Известная фамилия. Легко запомнить.
— Вытритесь, Алеша, — крикнула девушка, бросая с яхты на дамбу полотенце. — Вам еще долго стоять здесь?
— Около часа.
— Может быть, тогда разрешите стаканчик рома? Мы с Линой иногда, как старые морские волки, прикладываемся.
— Пожалуй, — сказал Алексей, чувствуя, как сырой ветер пробирает его насквозь. От рома сразу разлилось по телу приятное тепло. — Теперь доплывете? — спросил он, возвращая полотенце.
