Лавджой надел пальто. «Я бы сказал, что появление человека стало возможным благодаря новациям в K-стратегии, а орудия усовершенствовали его. Они привели к возникновению Homo erectus, но не самого Homo».

После того как Лавджой ушел, студенты спросили меня, верю ли я в то, что он рассказывал.

— В целом да, — ответил я. — Хотя сам Лавджой не просит «верить» ему. Это слово такое же неподходящее, как и «причина». Как можно верить чему-то, чего нельзя доказать? Вы можете принять его объяснение как правдоподобное, если оно соответствует данным и кажется вам логичным.

— Но ведь вы верите в эволюцию.

— Да. Эта теория подверглась яростным нападкам и выдержала их. Она и по сей день остается логичной. В самом деле, чем больше вы изучаете ее, чем больше новых фактов узнаете, тем стройнее она становится. Может быть, теория Лавджоя тоже выдержит проверку временем. Тогда я в нее поверю. А пока что я могу принять ее как одно из лучших предлагаемых на сегодня объяснений возникновения бипедии.

Студенты поинтересовались мнением Тима Уайта.

— Вы меня знаете. Я не доверяю ничему, чего нельзя измерить. А изменения сексуального поведения не оставили нам никаких ископаемых остатков. Но в целом я согласен с Доном. На сегодняшний день это лучшее объяснение. Я думаю, Оуэн прав, утверждая, что прямохождение развивается в условиях тропического леса. Трудно представить себе, чтобы ковыляющие гоминиды пришли в саванну и начали там учиться ходить. Встать на ноги и убежать от врага, когда вы едва овладели этим способом передвижения? Абсурдная идея.

— Что заставило гоминид переселиться в саванну? — спросил я.

— Я согласен с Оуэном, — ответил Тим. — В лесу становилось тесно. Не только потому, что там стало больше гоминид, но и потому, что сами леса исчезали. В плиоцене — а именно в этот период, по-видимому, все это происходило — площадь огромных миоценовых тропических лесов стала уменьшаться. Чего я не могу принять в теории Лавджоя, так это рассуждений о самцах, приносящих пищу самкам и детенышам. Я не понимаю, для чего это вообще понадобилось. Разве необходимость в переносе предметов, детенышей, пищи не могла послужить достаточной причиной для развития бипедии?

— Ты оставляешь в стороне рассуждения об эструсе, — сказал я.

— Да, я никогда не встречал окаменелостей с признаками течки.

Хотя добытый за последние двадцать лет богатый улов ископаемых остатков гоминид вместе с приобретенными знаниями о них можно уподобить реке в сравнении с маленьким ручейком, который струился в прошлом столетии, в этой области по-прежнему остается огромное количество несделанной работы. Тот, кто думает, что золотой век палеоантропологии уже позади, ошибается. Я мог бы весь остаток своей жизни провести в Афаре и только-только подобрался бы к его сокровищам. Конечно, теперь вряд ли что-нибудь может так потрясти умы, как яванский обезьяночеловек — первая действительно древняя находка ископаемого человека — или как «бэби из Таунга», наш первый двуногий родственник, который не был человеческим существом. Я не раз слышал, как молодые люди говорили, что в палеоантропологии уже все сделано, что все великие находки уже в прошлом. Это сущая чепуха. Палеоантропология еще никогда не была на таком подъеме, как сегодня, не привлекала к себе такого внимания широкой публики. Никогда раньше на нее не тратились такие огромные средства и никогда еще перед нею не стояли такие задачи, как сегодня. Только в одном Хадаре мы должны решить две грандиозные проблемы. Во-первых, мы должны получше ознакомиться с тем материалом, который у нас уже есть. Для этого нужно вернуться назад и найти новые ископаемые остатки лучшего качества, а также завершить интерпретацию находок. Мы закончили работу над челюстями и зубами, но предстоит еще долгий путь изучения остального скелета.

Во-вторых, определив древность нового вида приблизительно в 3,5 млн. лет, мы тем самым подчеркнули существование двух «черных дыр», находящихся по обе стороны от этой даты. Эти дыры как будто спрашивают:

— Что происходило между 3,5 и 2 млн. лет?

— Что происходило до 3,5 млн. лет?

Это вопросы первостепенной важности. Чтобы ответить на них, нужно вернуться к полевой работе. А у нас даже прежние находки из Хадара были не до конца изучены.

Работа над хадарской коллекцией шла не совсем гладко. Сказывалась нехватка времени и квалифицированного персонала. Мы с Тимом Уайтом провели доскональный анализ челюстей, поскольку зубы и челюсти были нашей специальностью и именно на них базировалось выделение нового вида. Работа над остальными частями скелета Australopithecus afarensis двигалась медленно, а между тем здесь могли скрываться ответы на вопрос, как, почему и когда обезьяна превратилась в гоминида. Детальное изучение этих частей было еще не завершено, и многие важные проблемы пока оставались неразрешенными. Например, Брюс Лэтимер, один из моих аспирантов, занимался, как я уже упоминал, анализом стопы афарского австралопитека — самой древней из находок, способных пролить свет на истоки прямохождения.

Стопа эта была поистине уникальной — мир не знал другой такой находки. Она состояла из тринадцати костей, принадлежащих одной особи и замурованных в каменную глыбу. Лэтимеру и Уайту понадобилось несколько месяцев, чтобы извлечь их оттуда и очистить. Еще больше времени ушло на то, чтобы как следует изучить эти кости. Это главным образом основные фаланги пальцев и кости плюсны, с которыми они сочленялись. Были найдены все пять пар упомянутых костей, что позволяло в точности восстановить способ их соединения. В этом и состояла уникальность находки.

Кое-кто, глядя на эти маленькие шероховатые темные предметы, удивится — что вообще можно по ним сказать? Но ученым типа Лэтимера они могут поведать о многом, прежде всего о том, что Люси и ей подобные ходили полностью выпрямившись и их стопы функционировали так же, как у современного человека. Разница была столь невелика, что она даже не позволяла ничего сказать о предшествующей эволюции человеческой стопы.

Размышляя об эволюционных изменениях, нужно прежде всего ответить на вопрос, какой была стопа у предков гоминид. Правда, на этот счет возможны только гипотезы — костных остатков стопы предковых форм не найдено. Ближайшим прототипом может, вероятно, служить стопа шимпанзе, поскольку есть основания думать, что она мало изменилась в ходе эволюции. Во многих отношениях шимпанзе — это наименее специализированная из всех человекообразных обезьян. Чем подробнее знакомишься с эволюцией понгид и их образом жизни, тем больше поражаешься отсутствию у шимпанзе каких-либо отклонений от основной линии развития. Это «универсальная» обезьяна, в строении которой мы с растущей уверенностью ищем анатомические черты, быть может унаследованные ею от гипотетического общего предка всех антропоидов.

Вторая причина, которая делает интересным изучение стопы шимпанзе, — то, что она почти идентична стопе гориллы. Хотя в других отношениях эти животные значительно дивергировали, стопы их чрезвычайно сходны. Это тоже означает, что по строению стопы они, вероятно, близки к предковому типу.

Так или иначе, Лэтимер счел возможным принять стопу шимпанзе за исходный прототип, от которого шла эволюция стопы гоминид. Иными словами, нужно было проследить, как конечность, отчасти приспособленная для хватания, превратилась в такую, которая могла служить только для передвижения и опоры, обеспечивала толчок во время шага и полностью утратила свои хватательные функции.