Здесь работали днем и ночью, ремонтируя здание. Спустя уже короткое время можно было приняться за внутреннее устройство.

На первом этаже нового здания партии должны были получить свои рабочие кабинеты четыре высших партийных руководителя: Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Франц Далем и Антон Аккерман.

Столяры еще работали: Вильгельм Пик, сам бывший столяр и в то время еще не президент, а всего только партийный руководитель, — очень довольный тем, что снова очутился в Берлине, — нашел рабочую спецовку и с воодушевлением работал, наравне со столярами. Я редко видел его таким радостным и оживленным, как в эти дни.

Неделей позже переезд центрального партийного управления с Принценаллее 80 в наше новое здание партии был уже закончен. К этому же времени Вальдемар Шмидт и я поселились в частной квартире на Форхгеймер штрассе в Панкове.

С Вальдемаром, сидевшим во времена нацистов двенадцать лет в концлагере и ныне являвшимся первым секретарем берлинской компартии, я сдружился с первых майских дней. Он нашел для себя квартиру и предложил мне вселиться к нему.

К этому времени и остальные партийные работники подыскали для себя частные квартиры, по преимуществу — в Панкове.

Только наиболее «преданные» оставались в доме на Принценаллее 80, который теперь стал называться «Общежитием сотрудников ЦК партии». С переездом в новое здание закончился переходной период в нашей деятельности. Начиналась нормальная жизнь.

Я жил теперь вместе с главой берлинской парторганизации, а мой служебный адрес звучал так: Центральный комитет Коммунистической партии Германии, Валльштрассе 76–79.

Едва переезд закончился, как было предпринято распределение обязанностей. Он начинался с «четырех великих»: Вильгельм. Пик был ответственным за общее руководство и общую политику; Вальтер Ульбрихт был ответственен за экономику, сельское хозяйство, профсоюзы и госаппарат; Франц Далем отвечал за партийную организацию, а Антон Аккерман ведал культурой, печатью, воспитанием, народным просвещением и партучебой.

До сих пор моим начальником был Ульбрихт. Но он уже показал мне бумагу, в которой значилось, что меня направляют в редакцию центрального органа партии, иными словами — моя дальнейшая работа должна была протекать в области печати и пропаганды.

Так оно и случилось. Еще наше здание не было полностью отремонтировано, как меня вызвал Антон Аккерман:

— Мы предполагаем назначить тебя заместителем заведующего отделом печати Центрального комитета. Доволен?

— Конечно! Очень рад. А кто будет заведовать отделом Печати?

— Мы пока еще не подобрали. Пока ты будешь там один.

Вскоре я был завален работой. В течение нескольких дней наполнились все книжные полки и газетные шкафы. К тому же все сообщения и печатные издания, не имевшие прямого отношения к какому‑либо вопросу, которым занимался тот или иной отдел, поступали ко мне.

Ко мне же посылали всех случайных посетителей.

У меня создалось впечатление, что я руковожу отделом, который должен заниматься тем, от чего хотят избавиться другие отделы. К тому же стало обычным явлением посылать ко мне советских представителей, которые хотели иметь «понятие о работе в целом». Таких было немало.

Я должен был терпеливо, и это порою по несколько раз в день, разъяснять посетителям значение Учредительного манифеста партии, говорить об антифашистско–демократическом едином фронте и его целях, о восстановлении профсоюзов и о генеральной линии компартии.

К этому прибавлялась еще необходимость держать связь с «Дейче фольксцейтунг». Кроме того, я должен был принимать участие в обсуждениях различных вопросов, выполнять особые работы, ездить с Ульбрихтом или Аккерманом, переводить с русского на немецкий отдельные статьи, давать сообщения в центральный печатный орган, составлять проекты речей и, наконец, один раз в год, 7 ноября, писать официальное «Обращение» Центрального комитета КПГ.

Мой рабочий день был предельно заполнен и какой же это был длинный рабочий день!

В ту пору в ЦК КПГ был установлен 10–часовой рабочий день: от 9 утра и до 7 часов вечера, но приходилось очень часто работать гораздо дольше и в поздние вечерние часы было не редкостью встретить в ЦК многих ответственных руководителей.

Однажды после обеда меня вызвал к себе Ульбрихт.

— Устрой свои дела так, чтобы ты завтра мог бы быть совсем свободным. Ты поедешь со мной в провинцию Бранденбург.

Когда я на следующее утро явился в здание ЦК, Ульбрихт был уже готов к отъезду. Он познакомил меня на ходу с двумя высокопоставленными советскими экспертами по хозяйству.

— Мы едем вместе с этими двумя товарищами. Несколькими минутами позже мы уже ехали в двух элегантных лимузинах, находившихся в распоряжении ЦК. По дороге Ульбрихт рассказал мне, в чем дело:

— Мы должны выяснить некоторые вопросы, связанные с государственными поставками, и подготовить земельную реформу.

В различных пунктах провинции Бранденбург — особенно обстоятельно в Кирице — беседовали мы с комендантами, бургомистрами, со специалистами по сельскому хозяйству. Я лишь удивлялся, как точно был информирован Ульбрихт о малейших подробностях обязательных поставок во времена нацистов. Но еще больше я был изумлен, когда два наших советских спутника (говоривших бегло по–немецки), открыв свои портфели, извлекли пачки бланков, указаний и документов о поставках государству при гитлеровской власти. Особенно интересной была беседа с двумя специалистами из бывшего имперского органа снабжения. Ульбрихт был в курсе всех деталей. Он задавал один вопрос за другим и получал ответы короткие и деловые. Ульбрихт, казалось, находился в своей стихии. Так бывало с ним, впрочем, всегда, если дело касалось практических организационных вопросов.

Во всем этом деле я понимал не так уж много — в школе Коминтерна нас этому детально не обучали. Но насколько я мог уразуметь, говорилось о том, каким образом следует изменить характер поставок, чтобы они соответствовали новым условиям. Особенно подробно выяснялся и обсуждался стимул обязательных поставок. Я полагаю, что в этот день был решен вопрос о «свободных излишках». Через несколько недель были указаны размеры «излишков» (большей частью очень незначительные), которые могут оставаться у крестьян после сдачи госпоставок. Целый день прошел в узко специальных обсуждениях, касающихся практического обеспечения поставок, проводимых в кратком телеграфном стиле. Вопрос земельной реформы, к которой у меня был жгучий интерес, не был даже и затронут.

Перед отъездом из Кирица состоялось короткое совещание между двумя советскими офицерами и Ульбрихтом.

— Теперь нам всё ясно. Мы можем представить на утверждение соответствующие предложения, — сказали оба офицера.

— Пожалуй было бы не плохо остановиться в каком‑нибудь маленьком местечке и поговорить с крестьянами о земельной реформе, — добавил один из них.

По пути из Кирица в Берлин мы остановились в одной небольшой деревне. Председатель общины был весьма поражен, увидя столь высоких гостей.

— Сможете ли вы собрать всех крестьян вашей деревни, — спросил Ульбрихт.

— Разумеется!

— Сколько вам на это понадобится времени?

— Наша деревня невелика. В какие‑нибудь четверть часа крестьяне будут здесь.

Тем временем некоторые крестьяне уже собрались и стояли у домика своего председателя.

— Сейчас же пойдите по домам и зовите сюда всех людей. Скажите, что это очень важно.

Между тем Ульбрихт, в своей обычной манере, стал коротко и отрывисто расспрашивать председателя общины о делах в этом селе: о средней величине земельной площади, полагающейся на человека, об урожае и о других деталях сельского хозяйства.

Через 15–20 минут крестьяне собрались. Некоторые пробормотали что‑то похожее на «добрый день», большинство же смотрело на нас с недоверием.

Ульбрихт задал им несколько вопросов об урожае и о поставках. На эти вопросы ответили только двое или трое из присутствующих после долгих заминок и притом очень односложно.