Ждать от правительства было нечего, пока власть находилась в руках представителей старого режима; пока революционный народ не победил по всей линии, нечего было и мечтать об осуществлении народовластия.

В пятницу генерал Трепов писал: „Для народа не жалеть патронов“, а в субботу: „В народе созрела потребность в митингах“. Какая перемена за двадцать четыре часа! Вчера мы были зрелы только для патронов, а сегодня уже созрели для народных собраний.

В народе созрела потребность в митингах, говорит генерал Трепов и открывает для петербургского народа три небольшие клетки. В воскресенье утром он захватывает военной силой все университетские здания, ставшие в эти дни достоянием народа. Но нам, революционному народу Петербурга, тесно в тех полицейских ловушках, дверь которых раскрывает перед нами треновский указ.

Народу нужны не царские указы, а оружие.

Меньше всего в области вооружения мог сделать Совет депутатов. Вся надежда была на партийные организации, которым благодаря налаженному конспиративному аппарату это было легче устроить. Но и им в большом масштабе не удалось ничего сделать. Совет же только сумел вооружить часть депутатов, что вызывалось необходимостью самообороны: черная сотня всякими средствами старалась изъять „из обращения“ того или другого из ненавистных ей депутатов. Не раз происходили стычки между возвращавшимися с собраний депутатами и хулиганами.

Совет, естественно, должен был очень скептически отнестись к „свободам“, дарованным манифестом 17 октября. В то время, когда буржуазия ликовала по поводу „конституции“, пролетарский орган хладнокровно подчеркивал, что, пока власть находится в руках правительства, не может ставиться вопрос о правовом порядке. „Известия Совета Рабочих Депутатов“ писали в передовой статье о новом положении вещей:

„Дана свобода собраний, но собрания оцепляются войсками.

Дана свобода слова, но цензура осталась неприкосновенной.

Дана свобода науки, но университеты заняты войсками.

Дана неприкосновенность личности, но тюрьмы переполнены заключенными.

Дан Витте, но оставлен Трепов.

Дана конституция, но оставлено самодержавие.

Все дано и не дано ничего“.

Между тем не раз уже прибывали депутации от митинга на Казанской площади с запросом, согласен ли Совет руководить шествием к тюрьмам или нет. Кажется, было решено отсоветовать от такого рискованного шага, но скоро обстоятельства сложились так, что Совету пришлось выступить в качестве руководителя грандиозной манифестации.

Около девяти часов вечера послышались громкие звуки „Марсельезы“ и крики толпы, вызывающей депутатов. Толпа демонстрантов в несколько тысяч человек заполнила всю улицу перед зданием, где происходило заседание Совета. Демонстранты требовали немедленного ответа, согласен ли Совет руководить ими и вести к тюрьмам для освобождения арестованных. Момент был удивительный. Все депутаты были наэлектризованы. Без прений сейчас же постановили стать во главе демонстрации и вести ее, если это окажется возможно, на „Предварилку“ для освобождения товарищей. Тут же выбрали трех распорядителей-„диктаторов“, как в шутку их называли, большими полномочиями: им разрешалось распустить любой момент от имени Совета демонстрацию, если он: это найдут нужным. Было также постановлено безусловно повиноваться всем их решениям. Заседание закрыли, и депутаты присоединились к толпе.

Шум на улице усиливался, требовали немедленного в: хода распорядителей. Наконец, они показались в окне второго этажа с белыми повязками на шляпах. Раздалось громкое „ура“, потом все смолкло в ожидании речей. Улица казалась совершенно красной от знамен, красных повязок на шляпах, рукавах и т. д. Везде во время шествия толпа снимала „национальные“ флаги (по случаю манифеста дома и магазины были разукрашены ими), срывала с них синие и белые полосы, из красных же делала или знамена или всевозможные повязки.

Распорядители объявили из окна, что по постановлению Совета они станут во главе шествия, и именем Совета требуют безусловного подчинения, вплоть до распущения демонстрации. Толпа громкими возгласами выразила свое согласие. Распорядители вышли и, окруженные морем красных знамен, стали впереди шествия. Еще сверху, рассмотрев численность толпы и расспросив о ее составе (было много просто уличных зевак и детей)! они решили сейчас ни в коем случае ее к Дому предварительного заключения не вести, а попытаться соединиться с участниками митинга на Казанской площади и в университете, а потом, в зависимости от настроения масс и их состава, попробовать освободить арестованных.

Шествие, сперва беспорядочное, скоро приняло удивительно стройный характер. За цепью — несколько рядов знамен, а за ними уже масса, тоже по возможности выстроившаяся в ряды во всю ширину улицы. Перед цепью шли распорядители, около которых несли высокое знамя с фонарем. Вечер был тихий и ясный. Нигде не видно ни войск, ни полиции. Надлежало пройти Лиговку и весь Невский проспект. На панелях стоял народ и приветствовал демонстрантов криками сочувствия. Многие присоединялись к шествию. Толпа все более и более разрасталась и скоро достигла нескольких десятков тысяч человек. Невский проспект представлял собой необычайную картину. Далеко впереди тянулась лента проспекта, совершенно свободная от извозчиков. По обеим панелям шпалерами стоял народ. Торжественно и медленно продвигалось море красных знамен под звуки „Марсельезы“, „Варшавянки“ и других революционных песен.

Дошли до Казанской площади. По знаку распорядителей шествие остановилось. На Казанской площади еще шел митинг. Участников было не особенно много. Одни из распорядителей отправился в сопровождении нескольких знамен к митингу, где ему устроили овацию. От имени Совета рабочих депутатов он предложил стоявшим там присоединиться к шествию и вместе направиться к тюрьмам для освобождения арестованных товарищей. „Идем, идем!“ — зашумела толпа, и многие вслед за распорядителями примкнули к главному шествию.

Решили отправиться к университету не через Дворцовый мост, а через Николаевский. В первом случае пришлось бы пройти мимо Зимнего дворца, где могла быть засада; наконец, деревянный Дворцовый мост мог не выдержать тяжести нескольких десятков тысяч человек. Около Александровского сада шествие остановилось. Все, как один, сняли шапки и пропели „Вечную память“ и „Вы жертвою пали“ в память товарищей, павших здесь в бойне 9 января. Проходя мимо правительственных зданий, толпа чествовала их свистками и криками: „Долой монархию!“, „Да здравствует свобода!“ и т. д.

На Университетской набережной случилась любопытная встреча. Откуда-то шла полурота солдат с офицером и попала как раз в самую гущу толпы. Солдаты шли молча, в каком-то придавленном настроении. К ним со всех сторон обращались с призывами: „К нам, братья!“, „Пойдем освобождать арестованных!“, „Передайте оружие народу!“ и т. д. Те не отвечали ни слова и только шли несколько быстрее.

Соединившись на Университетской набережной с манифестантами, вышедшими из университета навстречу, шествие повернуло назад, чтобы отправиться к Дому предварительного заключения. Трудно хотя бы приблизительно определить число демонстрантов; говорили, что со знаменами идет около 80 тысяч народу.

Перейдя Николаевский мост, направились к казармам 14-го и 8-го флотских экипажей, среди которых происходило особенно сильное брожение. Площадь перед казармами мигом наполнилась народом. Знаменосцы с распорядителями подошли к подъезду. В передних рядах оказался какой-то матрос с большим красным знаменем. Подъезд был высокий, и когда распорядители поднялись на него, перед ними открылась дивная картина: целое море голов, над которыми развевались сотни больших в малых красных флагов. Тишина стояла поразительная. Распорядители долго стучали в двери и вызывали кого-нибудь, но никто не выходил. Стоявший тут же дневальный объявил, что все двери заперты на замок и охраняются изнутри солдатами. Следовало попробовать обратиться к матросам как-нибудь иначе. Окна казарм выходили на набережную канала. Толпа направилась в ту сторону и долго стояла под окнами, убеждая матросов выйти и присоединиться к народу. С верхних этажей, где заперли матросов, у которых, как рассказывали, еще задолго до того отобрали оружие, послышался треск разбиваемых стекол. Нижний этаж охранялся более надежной пехотой. Почти полчаса оставались манифестанты у казарм, однако, убедившись, что никому не удастся выйти, двинулись дальше.