Арбатский дворик …А годы проходят, как песни. Иначе на мир я гляжу. Во дворике этом мне тесно, и я из него ухожу. Ни почестей и ни богатства для дальних дорог не прошу, но маленький дворик арбатский с собой уношу, уношу. В мешке вещевом и заплечном лежит в уголке небольшой, не слывший, как я, безупречным тот двор с человечьей душой. Сильнее я с ним и добрее. Что нужно еще? Ничего. Я руки озябшие грею о теплые камни его. Живописцы Живописцы, окуните ваши кисти в суету дворов арбатских и в зарю, чтобы были ваши кисти словно листья. Словно листья, словно листья к ноябрю. Окуните ваши кисти в голубое, по традиции забытой городской, нарисуйте и прилежно, и с любовью, как с любовью мы проходим по Тверской. Мостовая пусть качнется, как очнется! Пусть начнется, что еще не началось. Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется… Что гадать нам: удалось – не удалось? Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы, наше лето, нашу зиму и весну… Ничего, что мы чужие, – вы рисуйте! Я потом, что непонятно, объясню. Песенка об Арбате Ты течешь, как река. Странное название! И прозрачен асфальт, как в реке вода. Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое призвание. Ты – и радость моя, и моя беда. Пешеходы твои – люди не великие, каблуками стучат – по делам спешат. Ах, Арбат, мой Арбат, ты – моя религия, мостовые твои подо мной лежат. От любови твоей вовсе не излечишься, сорок тысяч других мостовых любя. Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое отечество, никогда до конца не пройти тебя! «Над синей улицей портовой…» Над синей улицей портовой всю ночь сияют маяки. Откинув ленточки фартово, всю ночь гуляют моряки. Кричат над городом сирены, и птицы крыльями шуршат, и припортовые царевны к ребятам временным спешат. Ведь завтра, может быть, проститься придут ребята, да не те… Ах, море – синяя водица! Ах, голубая канитель! Его затихнуть не умолишь — взметнутся щепками суда. Земля надежнее, чем море, — так почему же вы туда? Волна соленая задушит — ее попробуй упросить… Эх, если б вам служить на суше да только б ленточки носить! «А мы швейцару: “Отворите двери!..”»
А мы швейцару: «Отворите двери! У нас компания веселая, большая, приготовьте нам отдельный кабинет!» А Люба смотрит: что за красота! А я гляжу: на ней такая брошка! Хоть напрокат она взята, пускай потешится немножко. А Любе вслед глядит один брюнет. А нам плевать, и мы вразвалочку, покинув раздевалочку, идем себе в отдельный кабинет. На нас глядят бездельники и шлюхи, Пусть наши женщины не в жемчуге, послушайте, пора уже, кончайте ваши «ах» на сто минут. Здесь тряпками попахивает так… Здесь смотрят друг на друга сквозь червонцы… Я не любитель всяких драк, но мне сказать ему придется, что я ему попорчу весь уют, что наши девушки за денежки, представь себе, паскудина брюнет, они себя не продают. Каравай Вы видели, щиток приоткрывая, в задумчивой и душной глубине прищуренные глазки каравая, когда он сам с собой наедине? Когда очнуться не хватает мочи, когда румяный край – под цвет зари… О чем он думает? О чем бормочет, ленивые глотая пузыри? А в нем живут сгоревшие поленья, старанья мастериц и мастеров. Он, как последнее стихотворенье, и добр, и откровенен, и суров. И задыхается на белом блюде от радости рожденья своего… И кланяются караваю люди и ломтики уносят от него. «Разлюбила меня женщина и ушла не спеша…» Разлюбила меня женщина и ушла не спеша. Кто знает, когда доведется опять с нею встретиться. А я-то предполагал, что земля – это шар… Не с кем мне было тогда посоветоваться. Старый пиджак Я много лет пиджак ношу. Давно потерся и не нов он. И я зову к себе портного и перешить пиджак прошу. Я говорю ему шутя: «Перекроите всё иначе. Сулит мне новые удачи искусство кройки и шитья». Я пошутил. А он пиджак серьезно так перешивает, а сам-то все переживает: вдруг что не так. Такой чудак. Одна забота наяву в его усердье молчаливом, чтобы я выглядел счастливым в том пиджаке. Пока живу. Он представляет это так: едва лишь я пиджак примерю — опять в твою любовь поверю… Как бы не так. Такой чудак. |
