— Что-то хозяйственники сегодня слишком стараются, — неожиданно прервал молчание Малечек. — Только что вроде завтракали, а похоже, скоро опять будем перекусывать. Впрочем, от куска мяса с хреном я бы не отказался…

Я посмотрел вперед и действительно увидел машину полевой кухни. Чтобы не мешать танкам, водитель загнал ее почти в кювет и ждал. Три солдата стояли на дороге, и самый высокий из них размахивал руками.

— Похоже, что он предлагает нам объехать, — с сожалением протянул Малечек. — Мяса с хреном не будет.

Я повнимательнее присмотрелся к форме машущего руками человека и понял, что это старшина Советской Армии. По моему приказу Малечек тут же остановил машину. Я выскочил из танка и подошел к старшине.

— У нас все в порядке, товарищ поручик. Никакой помощи не требуется, — ответил на мой вопрос старшина. — Мы пропускаем вас вперед. Нам, собственно, в этих местах и делать нечего. Просто решили сократить путь, чтобы пораньше доставить нашим солдатам пищу. — Старшина говорил быстро, и я с трудом понимал его.

— Надо бы пустить их вперед, товарищ поручик, — рассудил Малечек, который уже успел вылезти из танка и теперь стоял возле меня. Это было своего рода нарушение дисциплины. Кто ему позволил давать советы командиру? Про себя я сделал сделать ему замечание за такое поведение, но не сейчас, а потом, когда мы останемся одни. Вслух же я предложил старшине:

— Мы с удовольствием вам поможем.

Я очень старался произнести эти слова правильно и четко. Малечек, кстати, позднее распустил слух, будто я умею говорить по-русски так, словно родился и вырос в Москве. Он, как всегда, заметно преувеличивал. Собственно, даже не преувеличивал, а откровенно врал. Он ничего не мог слышать, так как в момент проявления моих знаний русского языка стоял далеко в стороне, возле советского солдата, и рассказывал ему о том, что мы уже позавтракали и что на завтрак у нас был изумительный суп из потрошков.

Слово «потрошки» стало краеугольным камнем их разговора. Малечек не знал, как перевести его на русский язык. Долго и нудно подбирая слова, он таки пояснил о каком супе идет речь. Судя по всему, его собеседник ничего толком не понял, просто виду не подал. В свою очередь он сообщил, что они со старшиной везут настоящий борщ, и пригласил всех попробовать.

После минутного колебания я подошел к котлу, в котором старшина уже помешивал половником темно-красную жидкость. От котла исходил приятный аромат. Вкус борща был отменным, с чем согласился и Малечек. Правда, на мой взгляд, борщ уже начинал остывать. Именно это и сыграло решающую роль в моем решении.

Я сказал старшине:

— Поезжайте, иначе ваш борщ совсем остынет.

Старшина решительно возразил, объясняя свое несогласие тем, что мы выполняем боевое задание.

Несколько минут мы вели переговоры, во время которых я довольно решительно отослал Малечека, заинтересовавшегося вторым блюдом, обратно в танк. Провожая его взглядом, я с удовольствием отметил, что машины Метелки и Чадека уже пристроились к колонне.

Мы тронулись. Объезжая советскую полевую кухню, каждый из нас дружески махнул рукой стоявшим на обочине советским военнослужащим.

— Товарищ поручик, откуда здесь взялись русские? — неожиданно спросил мой все еще не наказанный водитель.

Вопрос застал меня врасплох. Поэтому я немного помолчал, взвешивая, стоит ли делиться с ним вчерашней новостью? Никаких распоряжений в этом отношении не поступало.

Малечек обо всем догадался сам.

— Все понятно, — решил он, явно довольный собственным открытием, — у нас будут совместные учения.

Чувствовалось, что он прямо сгорает от нетерпения поделиться своей догадкой с остальными. Совершенно, кстати сказать, напрасно: ведь и у других глаза на месте, да и с серым веществом дело обстоит не хуже, чем у Малечека. Словом, каждый наверняка уже сделал вывод и без его помощи.

— Да. Будем учиться действовать совместно, — коротко ответил я. — Поэтому надо стараться больше обычного.

— Мы уж постараемся, — заверил Малечек.

Стоило ему это сказать, как в наушниках раздался голос Пехачека:

— У меня поломка. Судя по всему, коробка передач, товарищ поручик.

Я отдал приказ роте остановиться и с большим трудом пробрался по снегу к его танку.

Членов экипажа я нашел склоненными над трансмиссией. Мне показалось, что их больше, чем должно быть. Я начал считать. Их действительно было больше. На одного человека. Им оказался мой сосед по комнате поручик Прушек.

— Вот хорошо, что ты здесь, — сказал я. Его присутствие подействовало на меня успокаивающе.

— Я всегда стараюсь быть там, где я нужен. И с теми, кому я нужнее всего, — с гордостью произнес Прушек. Он передвинул ушанку на затылок и склонился над трансмиссией, словно хирург во время сложной операции.

К ремонту подключился весь экипаж. Самым инициативным оказался Гисек. Он понимал, что вопрос о его нетактичном поведении при встрече с комендантским патрулем встанет на повестке дня сразу же по возвращении с учений, и теперь старался изо всех сил.

Через несколько минут руки у всех были черными, а из двигателя на глазах исчезали всевозможные приборы и агрегаты — к поломке требовалось подобраться. Быстро отворачивались гайки, ослаблялись крепления. Мороз не стал слабее, но по лицам людей градом катился пот.

Подъехал автокран, чтобы по окончании подготовительных работ поднять неисправную коробку передач, а на ее место поставить другую.

— Тебе лучше оставить нас и идти вперед, — посоветовал поручик Прушек, не поднимая головы от двигателя. Я здесь разберусь, будь уверен. Когда закончим, проверим на ходу, и я пошлю ребят догонять тебя. Возможно, им это еще удастся.

Я рассудил, что он прав, и отдал приказ трогаться. Но одно мне было ясно: с возможностью ребят догнать нас Прушек явно перебарщивает. Эту пятерку ждет не один час тяжелой работы на лютом морозе.

В район сосредоточения мы вышли точно в установленное время. Тем не менее у командира батальона надпоручика Матраса были к нам претензии.

Он сразу же отчитал меня за задержку около советской полевой кухни. Я хотел возразить, что ни при каких условиях нельзя упускать возможности перекинуться добрым словом с друзьями, но благоразумно оставил свои мысли при себе. Не дело оправдываться офицеру, даже если обвинение и не очень справедливо. Потом командир батальона отметил, что Метелка и Чадек мастерски выпутались из сложной ситуации и догнали роту. Но об этом было сказано походя. О ремонте он не обмолвился ни словом, будучи, видимо, уверен, что там, где Прушек, — проблем нет и не будет.

На запоздавший обед нам подали гуляш с макаронами. После еды Незбеда заявил, что недалеко от нас, в лесу, расположились советские летчики. Не успел я получить объяснения, зачем Незбеду понесло в лес, как рота направилась в указанную сторону. Мне осталось лишь присоединиться к ней.

Неподалеку от нас и в самом деле стояли палатки, возле них оказались советские солдаты. Завидев нас, они вышли навстречу… Через несколько минут бойцы уже закуривали, обмениваясь сигаретами. Это была группа авиационного обслуживания. Вскоре появился лейтенант, который отрекомендовался начальником группы.

Один советский солдат принес из палатки фотоаппарат, и началось… Сначала запечатлели меня с лейтенантом, потом всех вместе, потом решили сниматься группами.

Через некоторое время мы всей толпой пришли в расположение моей роты. И опять фотоаппарат, опять фотографирование — на танках и перед ними, группами и поодиночке. К нам присоединились командир батальона и поручик Влчек. Однако много дел ждало и советских друзей, и вас, поэтому вскоре мы простились. Только на сегодня, как было подчеркнуто при расставании.

Мы осмотрели и основательно проверили танки, затем пешком прошли участок местности, где назавтра нам предстояло атаковать «противника». Это была не самая приятная прогулка. Опять подморозило. Ветер спрессовал снег в торосы, острые как бритва. Каждую минуту кто-нибудь из нас скользил и падал с обледеневшего гребня. Один раз такое случилось и со мной.