— О том, чтобы это произошло именно сегодня, и речи быть не может. А о том, что я должна быть с тобой всегда, переговорим завтра. Ты мне позвонишь в середине дня… — С этими словами она начала подталкивать меня к лестнице.

— Если ты меня сейчас выгонишь, Юцка, я больше никогда не приду, — угрожающе произнес я.

Она знала, что мои угрозы ничего не стоят, и опять ласково погладила меня по лицу. При этом она продолжала подталкивать меня к выходу.

Но на этот раз я говорил серьезно. Я быстро сбежал по ступенькам и выскочил из дома. В лицо мне ударил ледяной ветер и чуть не сорвал фуражку. После минутного размышления я направился к себе домой. Избранный путь был не слишком трудным, я смог бы пройти его даже с закрытыми глазами. Этим путем я много раз провожал Юцку домой после уроков в гимназии. И каждый дом, мимо которого я проходил сейчас, напоминал мне о ней. Еще немного, и я окажусь на той улице, где впервые осмелился взять Юцку за руку.

Естественно, тогда я был робким и нерешительным. Поначалу я просто коснулся ее руки, в которой был портфель. Она не показала ничем, что заметила мой жест, но вскоре ее портфель перекочевал в другую руку. Тем самым она расширила поле моей деятельности. Я попробовал еще раз коснуться ее руки. Как будто бы случайно. А потом мы уже пошли, взявшись за руки. В ту минуту для меня время остановилось. Для нее, видимо, тоже. Однако это не мешало ей бросать по сторонам быстрые взгляды, — не появится ли кто-нибудь из знакомых…

Я прошел мимо куста, за которым два месяца спустя по дороге из кино впервые поцеловал ее, и мне захотелось заплакать. В тот раз Юцка потеряла сережку. Напрасно мы искали ее в темноте, сережка как сквозь землю провалилась. В ту ночь я долго не мог уснуть, боясь, что не поднимусь раньше всех и не буду первым, кто найдет эту сережку. Но я ее все же нашел и сразу вырос в глазах Юцки. А вот сейчас у меня нет ни одного шанса добиться того же эффекта.

В меланхолическом настроении я подошел к дому, где жили мои родители. Посмотрел на окна третьего этажа, чтобы попытаться сразу распознать обстановку в семье. Она явно оставалась такой же, какой была уже много лет в столь поздний час по субботам. Светились только окна столовой. Это означало, что мама давно спит, сестра Эва, скорее всего, еще не вернулась с танцев, а отец смотрит телевизор. Это занятие он чередует с другим — каждую минуту открывает холодильник, что-нибудь достает и съедает.

Я осторожно отпер двери, разулся и потихонечку, чтобы не разбудить мать, проскользнул из передней в столовую.

Все оказалось так, как я и ожидал. Когда отец увидел меня, он быстро стал глотать что-то, что было у него во рту. Но кусок, видимо, оказался достаточно большим, и отец подавился. Я подбежал к нему, чтобы помочь, но все уже обошлось. Я бросил взгляд на экран и увидел, что показывают в записи футбольный матч, результат которого был всем известен уже после обеда. Но отцу это не мешало, и он с интересом наблюдал за игрой.

— В холодильнике найдешь сосиски, — сказал он, пожав мне руку.

Я отказался от еды и тем самым разочаровал его: он терял возможность съесть сосиски вместе со мной.

— Она начхала на меня, — попытался я поскорее ввести отца в курс дела.

— Учти, сосиски очень свежие. — Он не хотел сдаваться так легко.

— Я тебе говорю, что она начхала на меня, — счел я необходимым приковать его внимание к тому, чем в данный момент были заняты мои мысли.

Отец задумался. Видимо, глубоко, так как молчал он долго. В своем потертом халате, который когда-то подарили ему на Новый год, он ничем не напоминал того мужчину, на которого еще недавно заглядывались женщины. Мой отец — подполковник, он очень любит военную форму. Армия дала ему образование и интересную работу. Кроме того, еще и маму. Они познакомились, когда он был капитаном. До сих пор отец думает, что она обратила на него внимание только из-за формы. Однако он глубоко заблуждается. Мама уже тогда поняла, что отец настоящий мужчина и был бы им, конечно, даже если бы не носил военную форму.

— Папа, — нарушил я затянувшееся молчание, — она, кажется, вообще не думает ехать со мной в гарнизон, где кинофильм начинается только тогда, когда все соберутся, а в двух пивных у каждого посетителя своя пивная кружка.

— Не поедет она, поедет другая, — пробудился наконец он от летаргического сна.

— Но я не хочу ее потерять, — пытался я убедить его, повысив голос, — только потому, что служу в дыре, которая громко зовется Влков.

— В этом я вряд ли смогу тебе помочь, — пожал плечами отец.

— Мне необходимо перевестись поближе к Праге. Или лучше сразу в Прагу. Она будет работать здесь после учебы. Есть же у тебя знакомые в управлении кадров и в других центральных учреждениях.

— Так ты думаешь, что границу должны охранять жители Влкова? — съязвил отец.

— А пусть хоть жители Влкова, но если она туда не поедет, то и меня там не будет!

Тут отец разговорился. Тема была необъятной — о важности того дела, которому я служу.

— Политическим воспитанием я сам занимаюсь каждые вторник и пятницу, — сказал я, но сразу же пожалел об этом.

Отец выключил телевизор, пристально поглядел на меня и произнес:

— У меня возникло желание дать тебе пару подзатыльников, но для этого сейчас не слишком подходящее время.

Но знай, ты получишь свое, если в голове у тебя не прояснится!

— Мне пора. Иначе я опоздаю на поезд, — обиделся я.

Видимо, наш разговор проходил на слишком высоких тонах, потому что в эту минуту на пороге столовой появилась мама:

— Иржик, как хорошо, что ты приехал! Я тебе постелю в гостиной.

— Я уже уезжаю, — сказал я ей, и даже слезы, которые навернулись ей на глаза, не могли бы остановить меня.

— Опять ты, отец, что-нибудь не то сказал, — прошептала она.

— Наш Иржик выбрал себе дорогу, идя по которой можно испортить все, — не дал ей отец отобрать у него право на последнее слово.

Выходя из дому, я прошел мимо пары, которая обнималась в полутьме.

— Ну-ка иди домой! — приказным тоном сказал я, обращаясь к девушке.

— Ирка! Откуда ты взялся? — воскликнула Эва, машинально поправляя прическу.

— Я сказал, что тебе пора домой. — Родственные чувства отступили перед моей решимостью. — И тебе тоже пора, — не оставил я без внимания и парня. Мной явно руководила зависть, и ничего больше. Обычная, человеческая, противная зависть.

Я добежал до конечной остановки трамвая, сел в почти пустой вагон, предусмотрительно решив не приближаться к подвыпившему старичку, который ожил при моем появлении.

— Поди сюда, генерал, — пролепетал он, но, видя, что я не трогаюсь с места, встал и, покачиваясь, сделал шаг в мою сторону. Тут вагон дернулся, старик рухнул на свое место и через несколько секунд погрузился в глубокий сон.

Поручик Прушек был очень удивлен, увидев, как я в рассветный час пробираюсь к своей постели. Стараясь не шуметь, я, как нарочно, столкнул со стола лампу.

— Что-то рано она тебя выгнала, — заметил Прушек.

Не успел я ему объяснить, что Юцка уже не Юцка, а юрист всемирно известного пражского предприятия и потому ей даже в голову не придет мотаться со мной по затерянным уголкам Чехии и Словакии, как он уже снова спал сном праведника.

Мне же уснуть никак не удавалось. Я думал о Юцке, потом мысли мои каким-то непонятным образом перескочили на майора Кноблоха. У него наверняка много знакомых… Надо обратиться к нему с просьбой помочь мне перевестись поближе к Праге…

Проснулся я уже после обеда, поэтому, естественно, проспал свой бифштекс с картофельным гарниром. Решив посмотреть, чем занимаются мои солдаты, я направился в казарму.

Свободника Малечека, водителя моего танка, я встретил неподалеку от казармы. Он прохаживался с задумчивым видом. Мне больше по душе, когда солдаты гуляют группой. Одному всегда может прийти в голову какая-нибудь глупая мысль, избавиться от которой ему никто не поможет.