Он долго вращал диски телефонов, пробовал соединиться с Леной через коммутатор строящегося комбината, но так ничего и не добился. Никто не знал, где работала Лена, на каком участке. «Надо ехать самому! — решил Соколков. — Сейчас! Но как быть с государственной комиссией? Встреча на вокзале в десять тридцать. Предложено быть лично, вместе с Петуховым…»

Соколков взглянул на часы. Они показывали начало одиннадцатого. Он вызвал машину, вышел на улицу, еще раз посмотрел на часы и сказал шоферу:

— На комбинат!

Как только машина взбежала на пригорок, глазам Соколкова открылась обширная строительная площадь, уходящая по недавней вырубке в глубь мрачного согренного леса. Светлые железобетонные опоры очерчивали границы главного корпуса, а дальше за ним дыбились горы земли, вдоль которых чернели провалы котлованов для фундаментов будущих цехов. Там двигались экскаваторы и самосвалы, а у главного корпуса — вспыхивали лучи электросварки, взмахивали кирками и лопатами люди, принимали плиты конструкций. «Скорее всего, она должна быть здесь», — подумал Соколков и попросил шофера не заезжать в контору, а «крутить» туда, где было больше людей.

Машина скатилась на равнину, и он увидел девушку в ладно подогнанном по фигуре синем комбинезоне. Она тянула трос, за которым послушно, словно ручной, двигался трактор, давая самый медленный задний ход. Девушка подняла руку, и трактор замер на месте. «Так это же Крисанова!» — обрадовался Соколков. А она накинула петлю на валявшуюся возле ног трубу, и трактор поволок эту махину по грудам земли и щебня. Соколков вылез из машины, подошел к Лене. Лицо ее было бледным, сосредоточенным; оно, казалось, стало старше.

— Здравствуйте, Елена Андреевна! Очень удачно вас нашел.

— Здравствуйте, — сухо и, как показалось Соколкову, не совсем приветливо ответила Лена.

— Трудитесь?

— В общем — да, как видите.

— Вы, конечно, читали?

— Читала.

— Да… это надо пережить…

— Переживаю, что делать?

— Но переживать мало, — Соколков попытался перейти на бодрый тон. — Надо каким-то образом реагировать на критику в печати! — И сказал уже серьезно: — Может быть, вам все-таки вернуться на стройку? На днях станцию сдавать будем.

Лена промолчала. «Как же вернуться, если никому в глаза не могу посмотреть?»

— Понимаю, — продолжал Соколков, — это сейчас не легко. Вот что, Елена Андреевна, в жизни бывает всякое, но и преодолеть можно все. Человек обязан преодолеть все. Кому же, как не нам, встречать и радости, и горести разные? Надо быть сильной, иначе куда мы годимся? — Он прошелся по выщербленной земле, круто повернулся к Лене. — Есть разумное предложение. Возглавьте-ка первую партию строителей, уезжающих на восток! Человек тут должен быть серьезный, ответственный…

— Спасибо, Валентин Александрович, — ответила Лена. — Никого и ничего я не хочу возглавлять.

— Но вы же — прирожденный строитель!

Лена вздохнула, опустила ресницы, прочертила носком ботинка круг на земле и посмотрела уставшим взглядом.

— Если можно, помогите получить направление на новую стройку.

— Это полвопроса. А как все-таки насчет того, чтобы возглавить отъезжающих? Проводим со всеми почестями…

— Нет! — сказала Лена. — Спасибо. Я как-нибудь сама.

— Ну, хорошо, — согласился Соколков. Он напряг лоб, перебирая в памяти, что ему предстояло сделать в этот и в следующий дни. — Завтра начнет работу государственная комиссия… дел по горло… Заходите послезавтра.

— Валентин Александрович! Поймите — не могу я оставаться здесь ни на один день. Это не малодушие. Просто не переношу сожаления. А оно будет при каждой встрече с теми, кто меня знает. Единственное, о чем я прошу, — направление на стройку.

— Тогда заходите сегодня. После работы.

— Спасибо! Обязательно приду.

Последние слова Лены заглушил рокот трактора, который деловито приближался к трубам, сминая гусеницами комья земли. Он развернулся и встал. Лена подняла трос и повела за собой вздрагивающую, пышущую жаром машину.

Мысленно Лена была уже там, на берегах далекой реки, где начиналась новая стройка, и в то же время ей казалось, что никогда и никуда отсюда не уедет, будет и завтра, и послезавтра ходить вот по этим знакомым улицам Речного. «Нужно бы на прощание все лучше запомнить — плотину, шлюз, каждый дом, каждую примету города, который вырос на глазах и стал родным. И нужно проститься с Катей. А еще — побывать на могиле у Груздева. И — на крутояре, где росла береза. Вот и все. Больше прощаться не с чем и не с кем… Будет очень хорошо, если удастся ни с кем не повстречаться. Ни с кем из знакомых».

Надеясь на это, Лена нарочно выбирала такой путь, чтобы избежать встреч. Хорошо, что дом Кати стоит на отшибе, на не застроенном пока пустыре. Стоит пересечь пустырь, и она увидит Катю и, наверное, Бориса. Может быть, уговорит их вместе пойти к Груздеву, а там — и к реке…

Дверь квартиры была полуоткрыта. Лена вошла в коридор и увидела Бориса в легкой рабочей куртке и с отверткой в руках.

— Елена Андреевна! Наконец-то пожаловали! — заулыбался Борис. — Каждый день вспоминаем, а ваш и след простыл. Проходите! Всё вот квартиру обихаживаем: то звонок, то замок.

На голос Бориса прибежала Катя. Она кинулась к Лене, обхватила ее за шею, закрыла глаза.

— Ленка! Я думала, ты никогда не придешь. Не простишь меня…

— Что с тобой, Катя? За что прощать?

— Как за что? Как за что?.. Ведь это мы в газету писали. Из-за нас корреспондент приезжал. Я думала — ход делу дадут, и точка. А они все секреты — наружу. Всё повызнали и напечатали. Подвели, выходит, тебя, вот что!

Катя отвернула лицо, скомкала в руке только что выглаженную пеленку и поднесла ее к глазам.

— Брось ты, Катюша! Как будто бы ты — причиной всему. Я ведь прощаться пришла, уезжаю, а все это… перемелется, как ты говорила. Покажи лучше Люсеньку, — входя в комнату, попросила Лена.

— Да вот она, проснулась. Смотри, глаза таращит. — Катя подошла к кроватке-качалке, что стояла посередине комнаты, наклонилась над дочерью. — Ну что зенкаешь? Иди сюда, моя родненькая! — Катя взяла дочь на руки, повернула ее лицом к Лене. — Кто пришел? Кто? Леночка пришла. Тетя Лена. А ты садись, — обратилась она к Лене. — Чаю попьем.

Лена прошла к балкону, посмотрела через открытую дверь.

— Спасибо! Чай пила и… тороплюсь. Я ведь уезжаю сегодня. Понимаешь?

— Как это? Куда? — Катя словно впервые услышала об отъезде подруги. — Не пойму что-то…

— На новую стройку.

— Насовсем?

— Конечно.

— А Касатка? Хочешь бросить нашу Касатку?

— Разве ее бросишь? Она останется со мной. Навсегда. Думаю и тебя с Борисом уговорить. Ведь мечтали когда-то строить и строить, ездить и ездить по новым местам.

— Что ты, Лена? Куда нам теперь? — Она повернулась к Борису, который переоделся и вошел теперь в комнату в свежей голубой рубашке.

— Да, теперь уж — куда? — поддержал он жену. — Ты пеленай ее, пеленай, Катюша. Простудишь.

Оба они принялись укутывать дочь, а Лена смотрела на них умиленно и думала: «Как хорошо все устроилось у Кати! И разве упрекнешь ее в измене их юношеской мечте?»

— В таком случае, — сказала она, — идемте со мной! Хочу вместе с вами прощаться с Касаткой.

— Вот это — другое дело! — охотно согласилась Катя. — И Боря свободен. Можем весь город из конца в конец обойти.

— Город я уже обошла. Дойдем лучше до Груздева и к реке…

— Можно и к реке! Можно и к Груздеву! — приговаривала Катя, завертывая дочь в теплое одеяльце. — Мы — сейчас! Боря, подай-ка мне пальто.

Они вышли из дому, и Катя по привычке повернула за угол, к остановке автобуса, но Лена остановила ее.

— Идемте через пустырь, тут ближе.

— И верно, — согласилась Катя. — Перейдем ложок — и напрямик через кладбище. Цветов там на угоре высыпало! Тьма-тьмущая! Вчера проходила. Насобираем и — на могилку.

Миновав лог, они поднялись на пригорок и пошли по луговой целине, примыкавшей к территории кладбища. Лена поотстала от Кати и Бориса, то и дело сходя с тропки и срывая цветы, белые головки которых пестрели среди зеленой поросли и манили своей свежестью.