Вспомнить мужа лицо не могу.

(Владимир Мызиков. Пашня)

После драки чего ж расстраиваться!

Расскажу, коли взялся за гуж:

У знакомой моей, красавицы,

Дома сука живёт и муж.

Как-то встретились с мы с хозяйкою.

Сука с мужем ушли во двор.

Наливаю за чаркой чарку я,

Чтоб поддерживать разговор.

Понимаете, рядом — женщина!

Может, спьяну и приласкал...

А в прихожей шаги зловещие

И собачий слепой оскал.

Сцена, в общем-то, не для зрителей...

Муж нарушил нам весь уют

И напомнил мне выразительно,

Как собачьих мужчин зовут.

Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант,

В Безбожном переулке хиреет мой талант.

Вокруг чужие лица, безвестные места.

Хоть сауна напротив, да фауна не та.

(Булат Окуджава. Стихотворения)

С любимого Арбата, от сонма юных жён,

В троллейбусе последнем я ночью увезён.

Ты опиум, Арбат мой, религия моя!

В Безбожном переулке стал атеистом я.

Без веры и надежды повыдохлось житьё,

Как в чашке запотелой известное питьё.

Друзей моих замкнуло Садовое кольцо.

А фауна в округе не признаёт в лицо.

Ни ноты и ни строчки не вывела рука.

Шумят в округе песни не нашего полка.

Не высечь вдохновенья без Божией искры.

Что ж будет, если часом уеду из Москвы?!

А кто в кони пошёл. А кто в люди.

А кто в звери пошёл. А кто в птицы...

Вот лежит у дороги камень.

Стынет луч на шершавой коже.

Камень этот погладь руками —

Ты мог камнем родиться тоже.

(Сергей Островой. Годы...)

Разных судеб на свете — тыщи.

Нам друг в друге не повториться.

Не садись на пенёк, дружище —

Ты ведь тоже мог пнём родиться.

На сосне притаился дятел —

Ждёт, чтоб жук на поверхность вылез.

Ты не смейся над ним, приятель —

Просто жизнь у него не сложилась.

У фортуны капризы странны:

Этот — филин, а та — сорока.

Не зови никого бараном:

Он ведь жертва слепого рока.

Кто-то гений на свете этом,

Кто-то просто обычный житель.

Ну, а я родился поэтом.

За последствия извините.

Озябший, руки грею у огня

В простой избе Есенина Сергея.

(Роберт Паль. До высоты звезды)

К Сергею в гости я зимой рискну.

Мороз под сорок. Ветер щёки лижет.

Дверь нараспашку... Я шагнул в избу,

Печь запалил и сел к огню поближе.

Метель сердито фыркает в трубе.

Я складываю в строки эти звуки,

А сердце шепчет: «Роберт, не робей!

Не ты один на этом греешь руки!»

Я — русский по дому, по отчеству,

Не сам себя навеличал,

Поэтому мне и не хочется

Родное сводить к мелочам.

...Конечно, на гусельках тренькали,

Ложкарили, лапти плели...

Но мы — с Емельянами, Стеньками

Дворянские логова жгли!

(Александр Плитченко. Оклик)

Конечно, мы что-то там строили:

Соборы, кремли, корабли...

Но душу мещанству не продали —

Что строили, то и пожгли.

Мы деятели, а не зрители.

Негоже идти нам под сень

Христа, извиняюсь, Спасителя —

Построим-ка лучше бассейн.

И Богу воздали мы богово,

И кесарь отправлен в расход,

И Блока дворянское логово

Надёжно быльём зарастёт.

Не скроем, встречались радетели

Родное сводить к мелочам,

Но вовремя мы их заметили —

И каждый навек замолчал.

Хоть нету ни дома, ни отчества,

Зато как распахнута высь!

Россиюшка выжжена дочиста.

Пора обустраивать жисть!

Был кирпич , раскалённый и рыжий,

поважней, чем Тацита труды.

А лафетчица — краше Мнишек.

Сменный мастер — мудрей Калиты.

(Николай Полотнянко. Просёлок)

Кое-что для развития дали

Карамзин и старик Геродот,

только это сравнится едва ли

с тем, что дал мне кирпичный завод.

У начцеха от чтения книжек

никогда не ломило чело.

Кладовщица богаче, чем Мнишек,

хоть не знает о ней ничего.

Задыхаясь кирпичною пылью,

бригадир мне ясней, чем Тацит,

объяснил обиходной латынью,

что завод выдаёт дефицит.

Без него ни гараж, ни теплицу

не возьмёшься творить сгоряча...

И действительно: многие лица

чаще просят не книг — кирпича.

Тонули горы в дымке рыжей,

А мне-то виделось одно:

Чем выше я, тем солнце ниже,

Чем я светлей, темней оно.

(Борис Пуцыло. Свет имени)

Погасло дневное светило,

Когда я плечи распрямил.

Все ахнули: «Никак Пуцыло

Собою солнце заслонил!»

Седые тайны мирозданья

Мне открываются, маня.

Я поднимаюсь — и сиянье

Исходит щедро от меня.

На небосклоне утром росным

Вишу, даря земле тепло.

А снизу шёпот: «Люди, что с ним?»

— «Видать, затмение нашло!»

В середине каменного века

мерзко на душе у человека.

До утра он хмурится, не спит,

сам не знает, что его тревожит.

Не поможет человеку спирт,

сигарета выручить не может.

(Анатолий Пчёлкин. Мёрзлый ветер)

На дворе — эпоха мезолита.

В магазинах спирта нет ни литра.

На соседей сделали засаду,

чтоб добыть немного самосаду.

Хоть бы кто придумал зажигалку!