Я показал ей несколько своих любимых мест в городе, включая маленькое итальянское кафе, в котором мы пообедали.

  — Тебе нравится итальянская кухня, а? — улыбаясь, сказала она.

 Откинувшись на спинку стула, я ответил ей:

 — Я думаю, что это у меня в крови. Я обожаю итальянскую еду. Она моя любимая.

 Она улыбнулась еще шире. Я уверен, что это от того, что я рассказывал ей кое-что о себе.

  — Хорошо. Я запомню это, — ответила она.

 Рука в руке, мы шли, в основном молча, но время от времени рассказывая друг другу какие места нам нравятся и почему.

 Я узнал, что Лекси любит мексиканскую еду. Чем острее, тем лучше. Она так же рассказала мне, что готовит убойное какао, с огромным количеством спиртного в нем. Она упомянула о своем брате, и это привлекло мое внимание. Она сказала, что он был хорошим братом и чрезвычайно оберегал ее. Когда я спросил, где он, она глубоко запрятала свои чувства и безучастно сказала, что она не общается с ним вот уже какое-то время, но, когда она в последний раз справлялась о нем, он был в США.

 Моя сердце обливалось кровью.

 Самое забавное было то, что даже зная всю ее историю, вся эта информация, что слетала с ее уст, казалась мне совершенно новой.

 Ее глаза засветились, когда она принялась рассказывала мне о своих друзьях, Никки и Дэйве.

 Никки и Лекси были соседками по комнате в университете. Дэйв, оказывается, учился в том же университете и работал в кафе в кампусе. Дэйва, который был геем, ежедневно изводили, и однажды он пролил кофе на клиента-мужчину. Не раздумывая он схватил горстку салфеток, и извиняясь, принялся вытирая кофе с клиента. Потом клиент обозвал Дэйва педиком, отпихнул его и начал избивать. Лекси и Никки в ужасе смотрели на это секунд десять, прежде чем схватили свои сумки с книгами и принялись бить ими мужчину, напавшего на Дэйва.

  — Нас арестовали, — с улыбкой объяснила она, — но вскоре все обвинения были сняты. Дэйв пришел к нам на следующий день в общежитие, и начал беседу с «да, вы просто парочка сумасшедших сучек!» — она искренне рассмеялась. — И с тех самых пор мы стали друзьями, даже при том, что у Никки с Дэйвом продолжается это глупое соперничество.

 Я собирался расспросить ее о семье, когда она выпалила:

 — Итак, Хэппи? Он как бы гей или бисексуал, или как?

 Это сбило меня с толку.

  — Что? — я был озадачен.

 Она играла с моими пальцами.

  — Что тебе известно, Ангел? — спросил я, прищурившись.

 — Ну, только то, что он наслаждается компанией Дэйва. И Никки. Так что я просто предположила, что он гей, но он все-таки, определенно, би, ага?

 Я сказал ей язвительно:

 — Он – ничего из вышеперечисленного. Он просто Хэппи. — Она посмотрела на меня как будто я тронулся умом, когда я напомнил ей мягко, но решительно:

 — Ты ведь знаешь, что я думаю на счет этих ярлыков. Хэппи нравится то, что нравится. Ему не нужен ярлык.

 Она подняла брови, размышляя. Затем кивнула головой.

 — Чудненько.

 — Чудненько?

 — Ну знаешь, это что-то типа «хорошо», но прикольней.

 Уставившись в ее беззаботные глаза, я пробормотал:

 — Чудненько?

 Она расхохоталась, а я наблюдал как ее лицо засветилось от удовольствия. Ее полные губы обрамляли прямые, белые зубы и именно тогда я понял, что пропал.

 В данный момент мы валяемся с моей девочкой на моей кровати и смотрим телевизор.

 — Почему ты такой? — мягко спрашивает Лекси и тянется своей рукой к моей руке в едва освещенной комнате. Она переплетает наши пальцы и шепчет:

 — С тобой случилось что-то плохое.

 Абсолютно точно, Шерлок.

 Проходит минута в полной тишине, но ее большой палец гладит меня так нежно, что побуждает заговорить.

  — У меня было дерьмовое детство. Дерьмовое детство переросло в дерьмовую юность. Я встретил кое-кого, когда был ребенком и этот кое-кто заставил меня поверить, что все может наладиться. Мысленно я сказал себе, что должен приложить усилия, чтобы все наладить и я сделал, что смог. Я убежал от дерьмового детства и несколько лет жил на улице. В чем-то жизнь стала лучше. А в чем-то намного хуже. Зависал в плохих местах, делал плохие вещи, чтобы заработать на жизнь. И, в конце концов, плохое в моей голове поменялось местами с хорошим. — На ее лице появляется озадаченный взгляд. Я пытаюсь объяснить: — То есть, я имею ввиду, что я больше не замечал плохого в плохих вещах. Это была просто моя жизнь. Так что, думаю, ты могла бы сказать, что я стал нечувствителен к большому количеству дерьма. Большая часть дерьма, которая шокировала бы и показалась отвратительной нормальному человеку, не трогает меня ни капельки. И плохое, не кажется мне больше таким уж плохим. В моем мозгу очень плохие вещи стали хорошими.

 Повернувшись, я рассматриваю полуосвещенную фигуру Лекси, которая смотрит на меня широко раскрытыми глазами, явно шокированная тем, что я так много рассказываю о себе. Я тоже шокирован. Есть только два человека, которые знают всю правду обо мне – я имею в виду, о настоящем мне – это Хэппи и Юлий. Мы с Хэппи, Юлием встретились в ужасных местах. Мы понимаем друг друга.

 Переводя стрелки на нее, спрашиваю:

 — Что сделало тебя такой?

 Лекси пожимает плечами.

 — Много всего. Точно и не знаю.

 — Чушь, — отвечаю я. — Я задал тебе вопрос, девочка, и жду ответа.

 Она ложится на бок, кладя подбородок на согнутую руку:

  — Хорошо, умник. Ну, думаю, это тоже началось дома. Все было не очень хорошо, мама целыми днями работала. Папа был жалким старым ублюдком. Мама работала в основном по ночам, потому что получала за это больше денег, а недоумок, которого я называла папой, тратил почти все деньги на травку и выпивку, скрываясь от кошмара, которым была его жизнь. Я и мой брат заботились друг о друге, как могли. Но я не могла защищать его так, как он защищал меня. Я была маленькая и слабая. Каждый раз, когда папа выходил из себя, брат отправлял меня в комнату и запирал за мной дверь. Они дрались, но не слишком сильно. В итоге мой брат подсел на наркотики, потому что папа....

 Ее взгляд уставился в пустое пространство, и у меня внутри что-то сжалось. Незнакомое чувство. Желание защитить. Я чувствую себя защитником Лекси.

 Я не знаю, что с этим делать.

 Покачав головой, ее глаза встречаются с моими, и она натянуто улыбается.

  — У всех есть своя история. Все могло бы быть намного хуже. Мои соседи, они...— она нахмурилась. — Они не были хорошими людьми. Я была ребенком, где-то пяти-шести лет и каждый вечер до меня доносились их крики. Они орали и избивали своего сына, — шепчет она, — он был всего лишь мальчишкой. А я сидела в своей комнате и …и просто плакала. Плакала с ним вместе.

 В ее голосе столько боли и мое сердце начинает бешено стучать.

 — Я встретилась с ним однажды, — тихо добавляет она. — Я видела, как он похромал в мой задний двор. Ему было больно. И когда он упал, хоть я и была всего ребенком, я не могла оставить его там, одинокого и напуганного, — она вновь шепчет: — Он был просто мальчик. Маленький мальчик. И ему было очень больно.

 Потянув ее за руку, чтобы прижать к себе, я обнимаю ее одной рукой за талию, а она прячет лицо в изгибе моей шеи. Мне нужно знать.

 — Что случилось с этим маленьким мальчиком?

 Она глубоко вдыхает и на выдохе отвечает:

  — Он пытался огрызаться со мной.

 И я улыбаюсь в ее висок. Она, наверно, чувствует это, потому что тихо смеется.

 — Ага. Он был упрямым. Не ждал ни от кого помощи, особенно от меня. Очень осторожный и недоверчивый. — Потом она говорит то, из-за чего в моей груди начинает покалывать. — Он немного напоминал тебя, Твитч.

 Прижимаясь ко мне, она говорит где-то в области моей шеи:

 — Он не хотел говорить мне свое имя. Но я вытянула это из него. Он сказал мне, что я забуду его сразу же, как он уйдет и я пообещала не забывать. Я помню, как сильно я старалась правда не забывать его, — она улыбается около моего горла. — Я даже вырезала его имя на старом дубе на заднем дворе, когда мне было десять, — она хихикает. — Было похоже, будто я хотела доказать ему, что сдержала свое слово, — молчание, а затем она продолжает: — Хотя, это и не важно. На следующий день, после нашей встречи, к их дому приехала скорая помощь и полиция. Я пряталась в своей комнате, закрывая уши пока они не уехали. И я знала…я просто знала, что его больше там нет.